— Право, мне кажется, не стоит, — сказала я. — Тебе ведь нет еще и шестнадцати. Тебе слишком рано, Аврора.
— Ну, мама, пожалуйста!
Она, быстрым движением собрав волосы, подняла их вверх и, залившись румянцем, посмотрела на меня; при этом она до того похорошела, что я растеряла все слова для отказа.
— Хорошо, но это лишь один раз, — сказала я, сдавшись. — Честное слово, не знаю, что мы будем делать, если к тебе кто-нибудь посватается.
Она ответила — важно, как в парламенте:
— Мы будем рассматривать предложения в порядке поступления, мама.
Что я могла ей сказать? Она выросла. Скоро она станет совсем взрослой и самостоятельной.
Рождество прошло очень по-домашнему. Этот праздник, мирный, светлый, радостный, помог мне найти общий язык даже со Стефанией. Мы полностью простили друг другу все обиды, Моя невестка, немного оправившаяся от тягот прежней жизни, стала хоть чем-то напоминать молодую мадемуазель Старди, мою гувернантку. Рождество она встречала в платье приятного сиреневого оттенка, и, глядя на нее, разрумянившуюся, радостную, с весело сверкающими голубыми глазами, я подумала, что и она еще может быть привлекательна… и что деньги, достаток, благополучие обладают волшебной силой порой избавлять человека даже от таких пороков, как сварливость, злопамятность и обидчивость.
Перед Новым годом, устав от предпраздничной суеты, я отдыхала в мягком кресле-шезлонге и просматривала почту. Покончив со счетами и письмами, я взялась за газеты. Все они были республиканские, и все кричали о победах Бонапарта: о пользе покорения Италии, унижении Австрии…
Кроме этого, сообщалось, что Институт внес генерала в список «бессмертных». Надо же, за то, что человек лучше других умеет убивать и разорять итальянские города, его делают академиком!
Статьи все еще пестрели упоминаниями о том, как торжественно встречала Директория генерала в Люксембургском дворце, и это была ложь, потому что я знала, что эта церемония — сплошное лицемерие. Тогда все будто следили друг за другом. Да и чего иного можно было ожидать? Ни для кого не секрет, что директоры ненавидят Бонапарта, а он — директоров. Просто удивительно, как эти газеты ухитряются восхвалять и его, и их. Кроме того, и самим газетам не позавидуешь — недавно их было закрыто аж шестнадцать. Был установлен надзор над печатью, театрами, повсюду проводились домашние обыски, ссылки, повсюду вскрывали письма — словом, налицо были все атрибуты полицейского режима. Об этом, разумеется, не упоминали, но это было всем известно.
