По меньшей мере, во время войны люди жили, всегда имея перед глазами реальную угрозу жизни. Благодаря этому каждый остро чувствовал, что живёт. Я уверен, что это было именно так.
Сейчас, в мирное время, все мы разъединены. Каждый живёт сам по себе. Человек, не имеющий никаких связей с себе подобными, существует словно неодушевлённый предмет. Вот эту беду мы сейчас и почувствовали.
Возьмём, например, футбол, бейсбол, Олимпийские игры или даже ипподром — когда видишь людей, которые с жаром всему этому отдаются, понимаешь, что человек не может жить один, ему необходимо ощущать единение со многими другими.
Все вместе люди переживают во время спортивного матча или соревнования, и таким образом человек может не с двумя и не с тремя, а с сотней, тысячей, десятком тысяч посторонних разделить свои чувства, слиться воедино и ощутить — вот сейчас, здесь он существует. Может быть, болельщики ищут в спорте именно это лихорадочно-воодушевлённое состояние? Мне кажется, что это так.
Как бы хорошо ни был человек обеспечен, как бы ни был он здоров и удачлив, человек, живущий сам по себе, испытывает истинную муку. Он не может ощутить радость жизни. И вот тут к нему подкрадывается не то возбуждение, не то удовольствие, оттого что он, малая частица, может влиться в свою эпоху в самый решающий момент. По-моему, дело обстоит именно так.
Как мне кажется, опасность фашизма или национализма в этом и состоит Сколько бы ни говорилось, что это ошибочный путь, люди руководствуются в своих поступках не только рассудком. Не вещи, не идеи, не корысть, а то, что человек сливается с массой и пребывает в состоянии пылкого воодушевления, — кто однажды это испытал, тому никогда не приобрести иммунитета к этой болезни.
ОСТАВИВ ЗОЛОТОЙ ВЕК ДАЛЕКО ПОЗАДИ
Когда я вспоминаю о войне и послевоенных годах, то думаю: «И как только удалось выжить в такое страшное время? Только бы эта трагедия не повторилась!» Но, с другой стороны, оглядываясь назад, я понимаю, что в то время, которое не назовёшь иначе, как годиной безмерного горя, жизнь моя была ярким горением, это определённо так. И где никак не учитывали такое моё самоощущение, так это в послевоенной демократизированной школе. Может, методы послевоенной демократизации образования были слишком прямолинейными? «Это была иллюзия, ошибка, дешёвый национализм» — так принято говорить, и всё же сегодня, пусть это может прозвучать как нечто ультрареакционное, я не могу побороть что-то вроде ностальгии по тому времени, когда моя жизнь так ярко горела.
