— Но ты же никогда не звонишь! — воскликнула Анна Кэрни.
— Сейчас звоню, — пояснил он, словно ребенку.
— Ты никогда не приходишь меня повидать.
Анна Кэрни обитала в Гроув-парке, на переплетении улочек между рекой и железнодорожным полотном. Худенькая, склонная к анорексии, с непрестанно озадаченным выражением лица; она взяла его фамилию, предпочтя ее своей. В ее доме, служившем некогда социальным жильем, было темно и царил беспорядок. Пахло домашним супом, чаем «Эрл Грей» и прокисшим молоком. Раньше, на съемных квартирах, она рисовала рыб на стенах ванных комнат, исписывала все двери посланиями к друзьям, заклеивала поляроидными снимками и записками самой себе. Старая привычка, но записки в основном новые.
Если не хочешь делать чего-то, что не должна, — прочел Кэрни, — делай только то, что можешь, и будь что будет.
— Ты неплохо выглядишь, — сказал он.
— Значит, я растолстела. Люди всегда так говорят, когда я набираю вес.
Он пожал плечами.
— В любом случае, — заметил он, — приятно снова с тобой увидеться.
— Ты меня из ванны вытащил. Я на твой звонок прибежала вся в мыле.
Она держала в задней комнате кое-какие его вещи: кровать, стул, маленький стеллаж, выкрашенный зеленой краской. На стеллаже лежали два-три перышка, огарок треугольной ароматической свечи и пригоршня прибрежной гальки, слабо пахнувшей морем; камушки были аккуратно разложены перед фотографией в рамке, запечатлевшей самого Кэрни семилетним мальчиком.
Хотя эти вещи принадлежали ему, жизнь, запечатленная в них, казалась невразумительной и не трогала его. Поглядев на них мгновение, он потер лицо руками и зажег свечу. Вытряхнул кости Шрэндер из кожаного футлярчика, подбросил несколько раз. Они были крупнее, чем можно ожидать, из отполированного коричневатого материала, в котором Кэрни заподозрил человеческую кость. Кубики подпрыгивали и перекатывались между предметами экспозиции, образуя узоры неясного смысла. До того как украсть кости, он пользовался с той же целью картами Таро: две-три колоды все еще лежат где-нибудь в ящике, засаленные от частой тасовки, но по-прежнему в родных упаковках.
— Есть будешь? — спросила Анна из ванной. Было слышно, как она моется. — Я тебе что-нибудь приготовлю, если хочешь.
Кэрни вздохнул.
— Хорошо бы, — ответил он.
Подбросив кости снова, он вернул их в футлярчик и оглядел комнату. Помещение было маленьким, паркетный пол — голым и аскетичной отделки, окно выходило на толстые черные водосточные трубы и другие квартиры. На кремово-белой стене над стеллажом Кэрни много лет назад начертил цветными мелками две или три диаграммы. Он уже не понимал их смысла.
