— А ваша Китти навещайт тот барышня, што шивет тот дом на пригорка? — спросил мой дядюшка, указывая на убогую хижину бедного однодворца.
— Нет, Китти моя не гордячка, но я бы не желал, чтобы она там часто бывала.
— О, о! Так ви быть аристоград! Ви не пускайт ваша дош к дош эта бедная шеловек.
— Нет! Ко только я вам говорю, что моя дочь не будет ходить к дочери старого Стевена.
— О, ну-у… он мошет делайт, как он шелайт, ваш дош, но я полагайт, и мамзели Литтлпедж мошет делайт, как он шелайт.
— Барышень Литтлпедж всего одна, а остальные, которых вы сегодня утром видели, это — две барышни из Йорка и дочь нашего сельского священника Уоррена.
— А, этот мистер Уоррен, этот священник быть богати шеловек?
— О, нет, он только тем и живет, что получает с прихода.
— И этот мамзель Уоррен быть подруг от мамзель Литтлпедж?
— Да, самая закадычная ее подруга. Еще набивается к барышне Литтлпедж в подруги одна девица, мисс Оппортюнити Ньюкем, но ей далеко не тот почет в большом доме, как Мэри Уоррен.
— А какой быть богаше?
— Которая богаче? Да у Мэри Уоррен гроша нет за душою, а мисс Ньюкем считается не менее богатой, чем мисс Пэтти Литтлпедж; но ее там не жалуют.
— О-о-о… так знашет, мамзель Литтлпедж делала себе подруга не с богата девушка, так, мошет быть, он не такой аристоград, как ви думает, хэ?!
Этот аргумент, очевидно, поразил Миллера.
— Да, — сказал он по некотором размышлении, — мне кажется, пожалуй, что вы правы, но и жена моя, и Китти об этом совсем иного мнения… И хотя я лично ни в чем не жалуюсь на Литтлпеджей, а все же и я считал их до сих пор заклятыми аристократами.
— Oh, nein! Фот тот, котори ви называйт демагог, фот тот аристоград у вас, в Америку.
— А, право, черт возьми, ведь это, может быть, так и есть на самом деле! — весело воскликнул Миллер.
— А этот важний мадам Литтлпедж ласково принимайт те, кто к ней пришел гости?
— О, да, конечно, она всех принимает очень ласково и приветливо, лишь бы те, кто к ней приходит, были вежливы с ней, а то вот я сам видел недавно, как самые простые люди входили прямо в комнату старой госпожи Литтлпедж и, не поздоровавшись с нею, подвигали кресло к огню, жевали табак и плевали прямо и на пол, и на ковры, не подумав даже снять шляпы. А люди эти очень чувствительны во всем, что только касается их личной важности, а о чувствах других они нисколько не справляются. Уж такой народ пошел…
На этом месте наш разговор был прерван шумом колес; оглянувшись, мы увидели экипаж бабушки, остановившийся у ворот фермы. Миллер счел нужным подойти к экипажу, чтобы осведомиться, не его ли желает видеть барыня по какому-нибудь делу. Мы с дядюшкой шли за ним.
