– Мы можем пойти на берег? – спросила Аджия.
Она как будто прочитала его мысли. Зная, что у него нет шансов отвести ее в свой номер, Ахмед заблаговременно нашел оживленную, но вполне годную для прогулки дорогу между берегом и отелем. Они будут там в безопасности, поскольку это – дипломатический квартал. И на берегу стояло полно шезлонгов.
– Да, я знаю туда дорогу.
Они покинули территорию отеля и добрались до берега. По дороге они не разговаривали – Ахмед был полон предвкушения, а Аджия (он не сомневался) была полна сомнений. Остаться наедине с мужчиной, не говоря уж о том, чтобы остаться с ним ночью на берегу, – это строго-настрого «хараам»! Неудивительно, что девушка задержалась под пальмами и оглянулась на отель.
– Мы можем вернуться, Аджия, если хочешь.
Вихрь эмоций на ее лице – вот и весь ответ, в котором он нуждался. Девушка боялась, но была настроена решительно, она желала его, но колебалась.
Вдалеке послышался отдаленный рокот, молния вдалеке расколола небо.
– Это знак от бога, – сказала она.
– Добрый знак? – спросил Ахмед.
– Для суахили нет знака лучше. Молния означает, что бог доволен.
Он взял ее за руку, и они пошли к ближайшим шезлонгам. Аджия села, посмотрела на Индийский океан и тихо запела. Как джина на ее канге, большинство песен таараб давали указания насчет превратностей жизни и утешали. Эта песня была новой, задорной, о человеке, который хотел яблоко и не мог его получить. Песня была не о яблоках.
Ахмед дал ей допеть, потом подошел и сел рядом, зная, что песня служила приглашением. Аджия все еще держала бутылку со «Стоуни Тангавизи» и теперь допила ее до дна. Он взял у нее бутылку, и девушка опустила голову.
– Я говорила неправильные вещи, Ханиф. Мы, суахили, – мирный народ. Я уверена, ты знаешь нашу самую важную поговорку.
Ахмед ее знал.
– Мангу ндие муамузи ва кила джамбо.
«Бог судит всё».
– Да.
Это красноречиво говорило о духовной, примиренческой натуре суахили, но не мешало Аджии всхлипывать, негодуя по поводу ограблений и убийств, которыми занимались чужеземцы, вероятно, просто делавшие в Африке свой бизнес.
– Мангу ндие муамузи ва кила джамбо, – повторила она и посмотрела на небо, глубоко дыша, почти задыхаясь, повторяя что-то себе под нос снова и снова.
Ахмед, завороженно наблюдая за ней, разобрал слова: «Субханаллах, Субханаллах» – «Слава Аллаху», «Да славится бог».
Внезапно она перехватила его взгляд и не отвела глаз. К радости и изумлению Ахмеда, Аджия начала разматывать свою кангу. Она опустила нагрудную повязку, и солнечный свет засиял на ее грудях, таких созревших, что казалось, будто при ласке из них может брызнуть дающее жизнь молоко.
