- Вам, детвора, партийная ячейка пришлет из Половцев комсомольца. А потом у нас и свои вступят...
Вся школа клокотала, возбужденная и встревоженная.
А те, что записались, чувствовали себя почти героями. У каждого, пожалуй, холодок по спине гулял: было необычно, страшно и радостно. И еще некоторые побаивались, смогут ли отвыкнуть от табака. И можно ли будет на пастбище закричать вот так на корову: "А куда ты, гадская душа, чтоб ты сдохла!.." Об этом сын учителя так и не сказал.
Но сорванцы тешили себя надеждой, что Манька или Лыска никому их не выдадут.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой автор квалифицированно сообщает
сведения о внеклубной культработе в селе Буки
Как только повечерело, к Тодоське Кучерявой начали поодиночке проскальзывать девчата.
Тодоська была красивая, молодая вдова с недоброй славой. Говорят, принимала не только парубков, а и женатиков.
Женщины несколько раз били ей окна, таскали за волосы, но это только увеличивало ее привлекательность в глазах мужиков. И такую она имела власть над теми, кто ей нравился, что ходил мужик словно оглушенный, худел, терял сон и покой, и тянуло его опять и опять к чернокосой кудрявой вдове, и делался он мягким, словно воск на огне, и ласковым, словно младенец после купания. Да только недолго продолжалось то счастье. Тодоська Лымар была молодица щедрая и одаряла своей лаской не одного и не двух...
Порою находила на нее необъяснимая тоска, и женщина целыми неделями не отзывалась на тихое царапанье по стеклу окна.
С досадой покашливали, топали, сердились, но стучать в раму окна не осмеливались и даже не мазали ворота дегтем.
Тогда пускала вдовушка в свою просторную хату вечерницы. Сама забивалась куда-нибудь в уголок и, поблескивая ведьмовскими, как говорили буковские женщины, зелеными глазами, молча лузгала семечки. Ни один из парубков в то время не смел к ней и подступить.
- Отойди! Осточертели вы мне, хуже горькой редьки! - Сердито заправляла под платок мягкие свои шелковистые локоны, презрительно поджимала губы, которые и на расстоянии словно бы высасывали душу, обжигали огнем.
Девчат тянула к Тодоськиной хате тоскливая прелесть греха. Он, этот грех, был незримый, как дух, и каждая, войдя в хату, искала его взглядом по углам, он словно бы до поры прятался в кожухах и свитках на жерди, словно ускользал из-под рук, словно бы оставлял за собой ветерок и запах любистка. Казалось, что и сама Тодоська немного пахнет любистком...
