Пока специальные люди проверяли действительность моих страховочных бумаг, меня переодевали в халат и укладывали в кровать на колесах. Я как будто попала в кино. Инопланетные пришельцы в зеленом. Один вкалывает иглу в вену, другой подключает к аппарату с бегающим пульсом, третий делает обезболивающий укол. Не разрешая ходить, меня везут к еще одному зеленому человеку, сидящему перед монитором. Он долго и молча исследует мои сосуды… Хмурясь, выходит. Мне никто ничего не говорит.
Через какое-то время в комнату входит доктор. Строго глядя в глаза, произносит:
– Ситуация серьезная. Тромб большой, и он в любой момент может сорваться. Вам нужно оставаться в больнице.
– Но я не могу! – шепчу я, и глаза наполняются слезами. – Я пишу диссертацию… У меня встреча с профессорами… Deadline…
– Это ваш выбор, – поднимая брови, равнодушно отвечает доктор. – Вы можете не оставаться. Но я вас должен предупредить: речь идет о жизни и смерти.
Его взгляд безучастен, а голос спокоен. Ничего личного. Ничего человеческого. Маска лица. Лик бездушия.
Позже я встречала в Америке разных докторов. Среди них были по-настоящему чудесные люди. Но этот первый запомнился. Он стал для меня олицетворением американской страховой медицины – уравновешенной и беспощадной. Я закрываю глаза, чтобы не видеть, и молча плачу. Через какое-то время чувствую: никого в комнате уже нет. Дышать становится легче.
* * *
В палате я не одна. Судя по звукам, за широкой ширмой есть еще один человек, но кто это, я могу только догадываться по кряхтенью. Кажется, женщина. Сказать трудно. Время от времени за ширму заносят судно, из чего я делаю вывод, что человек там все-таки есть, и этот человек неподвижен. В общем, мне это на руку – палатный туалет полностью мой. Прыгаю туда на одной ноге – ступить на вторую сил нет. Слишком больно.
Время от времени меняющиеся медсестры просят оценить боль по воображаемой десятибалльной шкале.
– Представьте, что максимальная боль – это десять баллов, а минимальная – на единицу. На сколько у вас болит?
– Не знаю, – боюсь ошибиться я. – Наверное, на шесть? На десять – это уже когда совсем перед смертью?
Сестрам мой юмор непонятен, но зато понятна цифра шесть – надо давать обезболивающее. После укола мне становится легче, и тогда я почти что радуюсь своему временному жилищу.
Больничная кровать особенно хороша. Кнопка вызова сестры, регулировка подъема головы и ног, управление телевизором. Наушники, выбор программ… Чем не жизнь? К тому же здесь можно выбирать еду. Вечером приносят длинный список блюд, из которых определяю, что буду есть завтра. Когда заказ привозится на специальном столике в палату, возникает ощущение гостинично-ресторанной фиесты – того, что мы с Лешкой в Америке уже успели хорошо позабыть. Как мне хочется поделиться c ним этим праздником! Но Mедведь на горе. Он зарабатывает деньги на то, чтобы оплатить мой больничный банкет.
