Вмиг недавно еще вполне благополучное и процветающее заведение превратилось в филиал какого-то чудовищного серпентария. Вся погань, дрянь и нечисть, изображенная на настенных панно буйной фантазией Боба Кисоедова, все летучие мыши, кобры, аспиды, гады, нетопыри и василиски — живой, трепещущей, смердящей, визжащей лавиной набросились на публику, кусая, шипя и брызгая слюной, которая, попадая на кожу, тут же образовывала язвы и волдыри…
Свирепо зарычав, Аред набросился на Федюню, который с героизмом обреченного обрушил на него сокрушительный удар обеих сцепленных рук. Но его руки противник поймал одной своей, и Федюня закричал от боли, чувствуя, как хрустят кости предплечий, сжимаемые этой могучей лапой, в которой уже не было ничего человечьего: шерстистой, с длинными, остро отточенными стальными когтями. В следующую секунду правая лапа демона обрушилась на молодого человека, пробив ему грудную клетку. Вырвав трепещущее дымящееся сердце, Аред поднес его ко рту, но, помедлив, поднял глаза и встретился взглядом с Семеном Бессчастным, который со свистком в зубах застрял в дверях.
За полминуты до этого сержант, проезжая мимо кафе и направляясь домой, чтобы отоспаться после долгого и утомительного дежурства, услышал крики и гвалт. Свисток в зубы он сунул машинально, собираясь прекратить предполагаемую драку: на танцах этого было достаточно, чтобы утихомирить самых разошедшихся буянов, но здесь…
Резкий переливчатый свист на мгновение отрезвил всех. На какое-то мгновение застыли даже гады и нетопыри. Отзвуки свистка еще не успели отразиться от стен, как сержант выхватил из кобуры пистолет «макарова» и, навскидку, не целясь выпалил прямо в оскаленную пасть чудовища. Первая пуля попала Ареду в лоб и отскочила в сторону, вторая угодила в рот, и он ее сплюнул, третью — он отмахнул лапой, но с места не сдвинулся. Взгляд его горящих глаз сверлил сержанта, туловище его содрогалось, как будто силясь пробить какую-то упругую, но прочную стену, шерсть встала дыбом.
— Хивря! — истошно вскричал демон. — Я беснуюсь, старая! Он — в створе! Шелохни его!
— Ужо, ужо, родимец!.. — закудахтала старуха. — Умаю его!
Она швырнула в сержанта банку с пивом. И тотчас же, расплескиваясь из банки, ручей жидкого пламени прокатился по зале, охватив жадными языками входную дверь. В какое-то мгновение лицо Семена опалило жаром. Он почувствовал треск и запах собственных подпаленных ресниц и бровей. Однако боль и страх уступили место изумлению, с которым он задал себе вопрос: «Что же у них там, вместо пива — керосин?» В ту же минуту по помещению распространился явственный запах керосина. Семен усилием воли заставил себя забыть об огне, который подступал все ближе и ближе и сосредоточил внимание на демоне. И сразу же жар спал, пылающие створки превратились в уголья, дым слегка рассеялся. Подобравшись и зашипев по-кошачьи, Аред прыгнул на Семена. Этот прыжок сержант встретил выстрелом, с грохотом которого слился истошный, протяжный вой: пуля попала Ареду в глаз, и теперь он крутился на месте, силясь зажать фонтан своей темно-бордовой крови. Пятый выстрел встретил взвившуюся в прыжке кошку и разнес ей полчерепа. Две последние пули Семен также всадил в корчащееся тело чудовища. Когда он в восьмой раз нажал гашетку, раздался только звонкий щелчок. Аред зарычал и приподнялся. Теперь он уже вовсе потерял всякое сходство с человеком. Он стоял на четырех коротких лапах, охаживая бока толстым и гладким чешуйчатым хвостом. Морда его теперь напоминала бульдожью, но с острыми, круто закрученными рогами козлотура. Кровь, хлещущая из ран, придавала ему еще более страшный вид. Чувствовалось, что этот зверь хоть и ранен, но еще вполне боеспособен. Стоя позади него, на столе, ведьма бормотала заклинания и делала широкие пассы руками, с каждым звуком своим, с каждым жестом вливая силы в подобравшегося для прыжка Ареда. Справа к сержанту подползла истекающая кровью кошка. Но более всего взгляд Семена приковала массивная черная фигура на центральном панно. В какой-то миг ему показалось, что отделившись от основы, она воспарила в воздухе. И она-то и была страшнее всех прочих прежде нарисованных, а теперь реальных чудищ, которые со всех сторон подбирались к юноше. В этой угольной черноте, казалось, сконцентрировалась вся сила и злоба чуждых существ. Черный Человек не двигался, не действовал, но глядел, и его взгляд наполнял тело Семена слабостью и апатией, он пронизывал тело противной дрожью, он выходил вместе с холодной испариной и, пробежав по лопаткам мерзкими мурашками, замирал где-то в мошонке, как при падении с горной кручи. Он чувствовал, как под волшебной силой этого неведомого взгляда его покидают остатки воли, и сознавал, что достаточно еще нескольких мгновений для того, чтобы окончательно превратиться в тупое, бесчувственное животное, покорное во всем обладателю
