Стоит ситуации сдвинуться на одно деление, и тот же общий знаменатель обратится против страдальцев, как во время Великого землетрясения Канто 1923 года, когда токийцы ополчились против корейцев — ходили слухи, что те отравляют воду в колодцах и поджигают уцелевшие дома. Погибло, по разным подсчётам, от трёхсот (мнение правительства Японии) до почти семи тысяч человек (результат расследования, проведённого представителем Временного правительства Кореи, тогда располагавшегося в Шанхае), причём под горячую руку убивали даже японцев из других областей страны, которые говорили на диалекте, по ошибке принимая их за корейцев. Хотя, конечно, были одиночки, которые вставали на пути погромной толпы. Которые перед сворой головорезов выпивали бутылку воды из отравленного колодца и кричали: «Через мой труп!» И это тоже были японцы.
Каждая родина-мать сплачивает людей по-разному. Самая грубая — общим противником. Самая умелая — едиными законами для всех слоёв общества. Русская (насколько я её помню) — видавшим виды блокнотом да призывом к совести. А японская — дружным подавлением инаковости. Агрессией большинства против меньшинства.
Город Минамисома, что в двадцати пяти километрах к северу от АЭС «Фукусима», оказался вне зоны отчуждения, но и вне зоны безопасности — это так называемая зона самостоятельной эвакуации, где жители могут оставаться на свой страх и риск. Вслед за женой, проведшей здесь неделю волонтёром, я приехал сюда через полтора месяца после катастрофы подвезти продукты и одежду беднейшим инвалидам, а заодно понять, что ищут в пострадавших регионах сто девяносто тысяч японцев, которые решили провести золотую неделю весенних праздников, разгребая обломки и раздавая гуманитарную помощь. В самой префектуре Фукусима, впрочем, добровольцев меньше всего.
— До пояса в тридцать километров волонтёры почти не доезжают, — говорит мне японец лет шестидесяти с лишним. Он выглядит так, словно не мылся много дней: очевидно, проработал здесь волонтёром уже довольно долго. Из окна кафе, владелец которого одним из первых решил вернуться в город, виднеются поля в двадцати километрах от АЭС, на них ещё лет тридцать нельзя будет выращивать рис. Где-то за холмом — участок земли в километр шириной и сотни километров длиной, покрытый балками домов, искорёженными машинами и рыболовными судами. А ещё дальше — море, откуда пришла волна.
— Похоже на фотографии Токио после бомбёжек, — говорю я.
