Звон колокола церкви Святого Евстахия предварил появление целого скопления драгоценных нарядов и украшений, которые с элегантностью несли на себе самые знатные дамы Италии. Зал и весь дворец наполнились неясным гулом, а потом оглушительным шумом голосов. Вместе со звоном колокола зазвучала музыка, но звуки труб и мандолин окончательно потонули в общем гомоне.
Маргарита Австрийская вошла первой, сияя золотом и радостью, за ней шли девушки с царственными близнецами на руках, дальше двигалось остальное семейство Фарнезе. Они расположились в смежном зале, куда каждый из высоких гостей мог явиться с персональными поздравлениями в адрес родителей и близнецов. Первым оказался имперский посол. Сразив всех чеканным энергичным профилем, дон Диего был полон решимости выказать презрение к неуемным амбициям семейства Фарнезе, у которого несчастная Маргарита Австрийская оказалась в заложницах. Он встал напротив нее и исполнил один из тех поклонов, что сделали испанский двор легендарным. Опираясь на плечо невестки, Пьерлуиджи привстал, стараясь попасть в поле его зрения и показать, что он отдает себе отчет в неискренности поздравлений посла. Рядом с ним застыли оба его «мясника», которые тоже прекрасно знали, как посол их всех ненавидит. Дон Диего выпрямился, и почтительный взгляд, устремленный на Маргариту, сменился таким гневным и вызывающим, что Пьерлуиджи инстинктивно отпрянул от невестки. Она наградила посла признательной удовлетворенной улыбкой. Тот повернулся и, ни на кого не глядя, вышел из зала. Пьерлуиджи впился себе в колено скрюченными пальцами, а граф ди Спелло таким резким движением откинул со лба волосы, что у него заболела шея.
От Ренаты и Виттории, вместе с Джулией ожидавших своей очереди, не ускользнула ни одна деталь этой сцены. Джулия не удержалась:
— Наконец-то в этой клоаке появился человек, который не боится высказать то, что у всех на уме.
Виттория тут же положила ей руку на предплечье, словно узду на коня надела.
— Джулия, уж не хочешь ли ты, чтобы народ поднялся на своего правителя?
— Мне будет достаточно, если секретарь Козимо не пойдет целовать руки Пьерлуиджи и своим убийцам, его «мясникам», после того как они бросили его на улице еле живого, обвинив в недостаточной почтительности к своим особам.
— Если бы все, кого мучила или унижала эта троица, встали и ушли, дворец бы опустел. А секретарь Козимо, кстати, стал главой Флорентийской академии как раз благодаря хлопотам Папы.
