А те тоже хороши, — недовольно ворчал он дальше. — Вздумали мне указывать, чтоб я не забывал указать от кого именно чей судок. Совсем обнаглели беспредельщики. Лучше б надписали свои короба, раз такие умные.
А ты, егоза, — напоследок погрозил он пальцем в сторону девчонки. — Чтоб вечером была дома. Мать беспокоится, куда это дочка её пропала. Который день пошёл ужо, как ты сюда переселилась, а матери хоть бы весточку передала, что, мол, да как. Всё потом да потом. Мать же есть мать. Беспокоится. Никакой чуткости.
Эх, молодёжь, молодёжь, — снова закряхтел он, прикрывая за собой дверь и не слушая больше весёлую возню, донёсшуюся из-за неплотно прикрытой двери.
— Завтрак-завтрак, — слышен был оттуда придавленный возмущённый писк девчонки.
— Потом-потом, — последнее, что он услышал из этой камеры.
— Придётся мне Стёпкиной Ганне самому передать, где её дочка все эти дни пропадала, и чтоб скоро не ждала, — тяжело вздохнул сторож. — А то ведь пока эту егозу силой из камер не выгонишь, так ведь и не разойдутся. Этот, как его — курорт, понимаешь ли, устроили, — пожаловался он непонятно кому. — Пойду теперь других будить…
Встреча старых друзей.
Толстая, массивная дверь тюремного каземата недовольно скрипнула давно не смазываемыми, проржавевшими петлями, и в широко распахнувшуюся дверь не вошёл, а буквально ввалился среднего роста, крепкий, хорошо одетый мужик.
— Ну! Где тут дебошир, тунеядец и фулюган? — радостно заорал вошедший, высоко подымая над головой мощный бензиновый фонарь и ярко освещая мрачные тёмные стены старого каземата. — Где тот мерзавец, что посмел уничтожить с таким трудом построенную всем городом на общественные деньги стратегически важную дорогу? Где он тут есть, диверсант и вредитель?
Где этот Димон, прозванный Счастливчик, которому больше бы подошла кликуха — «Провокатор», который вверг нас в очередной разорительный проект, теперь уже по восстановлению порушенного былого великолепия.
Это я про дорогу говорю, если кое-кто ещё ничего не понял, — негромко рассмеялся вошедший.
— Явился. Где тебя только черти столько времени носили? — раздался из дальнего угла недовольный хриплый бас. — Я тут сижу-сижу, точнее, лежу-лежу, а тебя всё нет и нет. Безобразие.
Свет прикрути, глаза режет, — донёсся оттуда же из угла тягучий ленивый зевок.
Что у тебя за дурная привычка, Сидор, являться ни свет, ни заря. Спать не даёшь, да ещё и светишь тут…
А если б у меня тут была женщина? Что тогда?
