У Марка болела голова. Ему надоела вся эта история. Пощечины было достаточно. Он собирался вернуться домой, принять таблетку аспирина и лечь в постель. Впоследствии он часто спрашивал себя, какой инстинкт или какие кадры из фильмов, застрявшие в памяти, побудили его броситься на Ансело и что было бы, если бы он не схватил так проворно его руку и не вывернул ее, хотя его этому не учили в гимнастическом зале. Если бы Ансело действительно выстрелил. Впрочем, Марк не верил и никогда не поверит, что он был способен выстрелить.
Когда револьвер упал к его ногам, он наклонился и, пока поднимал его, все ждал удара. Но Ансело сложил руки на животе и не шевелился. «Вот и все», — хотелось бы сказать Марку. Чего бы он только не дал, чтобы иметь возможность это сказать! Он подождал еще секунду, оставляя себе последний шанс, потом сунул револьвер в карман и принялся избивать Ансело.
Ансело не защищался. Ему был присущ тот особый род трусости, который заключается в нежелании защищаться. Каждый раз, когда Марк на мгновение останавливался, он чувствовал, что у него отчаянно дрожат руки. Он не мог сдержать эту дрожь. Ему приходилось сделать усилие, чтобы опять сжать кулаки. «Он хочет, чтобы я его убил, — думал Марк. — Он в самом деле хочет, чтобы я его убил». Но, сжав руки в кулаки, он уже не мог их остановить. Он уже не испытывал особого гнева. Он никогда бы не поверил, что способен бить человека, не желающего защищаться, в особенности если это нежелание защищаться не приводит его в ярость. И тем не менее он его бил и знал, что мог бы бить еще долго, не видя причины остановиться, пока Ансело держится на ногах. Он подумал, что его надо ударить под ложечку, в живот, а не только в лицо, но не решился на это. Он сохранял чувство меры и был убежден, что никогда не утратит его.
У него болели руки. Ему было противно окровавленное лицо Ансело. Он и сам себе был противен. Он решил уйти.
— Марк! — окликнул его Ансело.
Марк обернулся. На залитом кровью лице Ансело было трудно различить слезы, но Марк понял, что тот плачет. И вот тут-то он пришел в ярость. Нежелание защищаться он еще мог понять — это было в духе Ансело. Но нежелание оставаться самим собой!.. Если уж ты Ансело, так будь им по конца. У Марка было определенное мнение об Ансело, и он не мог его изменить. Он ушел в бешенстве.
Он медленно вышел на улицу Пепиньер, стараясь что-то понять, убежденный, что ему надо что-то понять, осознать какую-то истину, и с отчаянием чувствуя, что ему это не удается, потому что какой-то внутренний голос непрестанно требовал от него подсластить пилюлю. Он сел за руль и включил мотор. Он подумал, что у него недостанет сил проехать через весь Париж, переправиться на ту сторону Сены и добраться до улицы Газан, где он жил, — за тридевять земель. То была даже не усталость, а отчетливое ощущение полной изнуренности. Все, что произошло с ним за этот нескончаемый день, еще раз всплыло в его памяти, и ему самому показалось невероятным.
