На четвертый день, он наконец-то добрел до оазиса. Под пальмой виднелся прикрытый колодец.
Но воды в нем не было.
— Не может быть! — Михаил с силой швырнул кожаное ведро. — Суки!
«Успокойся! — попытался он сам себя подбодрить. — Дохлый я им точно не нужен. Это ж, в конце концов, не общество садистов».
Рядом затрещали кусты и на поляну вышел, шатаясь, такой же оборванец, как и сам Михаил.
Чуть присмотревшись, он сообразил, что это девушка. Короткой стрижки и штаны ввели его в заблуждение на счет мужского пола.
— Пить! — еле-еле проговорила она по-французски.
Девушка рухнула на песок. Михаил вздохнул и попытался ее поднять. Руки не слушались. Только с третьей попытки он смог кое-как оторвать ее от земли. Подтянув ее в тень пальм, он пощечинами привел ее в чувство.
— Пить, — снова проговорила она спекшимися губами.
— А нету! — усмехнулся Михаил.
— Пожалуйста. Я вам отдам… все что хотите… дайте пить…
— Сам ищу.
Михаил встал.
Девушка вдруг оказала чудеса эквилибристики: непонятно как вскочила с песка и вцепилась Михаилу в горло. Где-то с минуту они возились, прежде чем ему удалось утихомирить девушку.
— Послушайте, мадам… или мадемуазель… я в таком же положении, что и вы. Нет у меня ни воды, ни еды… и вообще, я четвертую ночь почти не сплю толком. Потому очень зол. И могу, ненароком, зашибить!
Девушка немного успокоилась и тут же зарыдала…
Ночь прошла в относительном спокойствии. Шакалы не решились пойти в оазис и где-то пропали.
Михаил полудремал, глядя на скрутившуюся калачиком девушку. Она с момента драки не проронила ни слова. Лежала и тихо всхлипывала.
А утром впала в какую-то прострацию. И как Михаил не пытался ее поднять, ни на что не реагировала.
— Да что ж мне с тобой делать? — Он устало пробовал ее поднять. Но, пройдя пару шагов, тяжело рухнул на колени.
Было два выхода: либо сидеть с ней тут, либо самому двигаться дальше к следующему оазису.
Михаил еще раз попытался растормошить девушку, но тщетно.
— Твою мать! — устало выругался он и присел рядом с ней.
Совесть требовала, чтобы он не бросал девушку, а разум говорил, что иначе они подохнут оба.
— А так есть шанс! — убеждал он.
— Но это не правильно! — неуверенно проговорила совесть.
— Не правильно? Она тебе кто? Жена? Сестра? Может, мать? Если она не хочет идти, то это ее дело. Её путь. Твой путь — иной.
— А как же милосердие?
— Вот что я тебе скажу про милосердие, — разум усмехнулся: — Возьми вон тот камень и размозжи ей голову. И она не будет мучиться, а ты продолжишь свой путь.
