Многие упрекнули бы меня в жажде наживы. Но правда заключается в том, что я даже не знаю, сколько у меня денег, да и меня это мало волнует. Мои запросы и пристрастия довольно скромны.
Кто-то, возможно, обвинит меня в обслуживании своего эго. Мне кажется, что и это объяснение плохо подходит. Мне не важно, сколько у меня почетных титулов. Они нужны мне лишь для маркетинга. И я чувствую скорее смущение, чем гордость, когда у меня просят автограф.
Что же незримо ведет меня?
Мне все стало ясно, пока я писал свои мемуары. Это страх смерти.
Смерть окончательна. За ней ничего нет. Умерев, я потеряю контроль над происходящим. Меня забудут. Именно это для меня означает смерть… оказаться позабытым.
Откуда во мне этот страх смерти? Холокост. Концентрационный лагерь. Убежище и борьба за жизнь в горах Албании. Я так боюсь смерти, что не могу себе позволить расслабиться. А вдруг я больше не проснусь…
Есть и другие последствия этой ужасной войны. Я постоянно голоден. Я голодал в лагере и много лет после него, пока 11-летним мальчишкой не приехал в Израиль. Голод оказался для меня тяжелым испытанием, и моя жена знает, что, если я хочу есть, она должна немедленно меня покормить, иначе я становлюсь агрессивным и неприятным в общении.
Я так боюсь смерти, что не могу себе позволить расслабиться.
Неумение переносить голод отразилось на моем весе. Чтобы похудеть, приходится отказываться от пищи. Каждый раз, когда вы хотите есть, тело считает, что пора запасаться жирком; а голод является сигналом, что оно не хочет расставаться с запасами. Поскольку я плохо переношу голод, мне очень трудно сбрасывать вес. Есть еще кое-что. Мои воспоминания объяснили мне, почему я стараюсь не летать через аэропорт во Франкфурте, делая пересадку в Европе. Меня бросает в пот в будке таможенного контроля. Потею сильнее, чем готов был бы мириться. Офицер таможенной службы, одетый в форму, сидит над вами и смотрит сверху вниз. Пот прошибает меня, когда он смотрит на мою фотографию, а затем мне в лицо. Форма, немецкий акцент и жесткий взгляд заставляют меня сильно нервничать. Не лагерные ли воспоминания тому виной?
Я вел себя подобным образом 70 лет и не понимал, почему. Теперь, мне кажется, я знаю ответ. Война впечатала в меня опыт, влияющий на то, как я веду себя сегодня. По большей части бессознательно.
Кто знает, сколько еще моих поступков будет определяться прошлым.
