Скуманду померещилось, что прошла целая вечность, прежде чем закончился поединок взглядами. Готовая к смертоносному броску рептилия, которая поднялась почти на уровень человеческого роста, расслабилась, опустила свою треугольную голову и скользнула к чаше с молоком, которую Павила поставил несколько поодаль. Отведав жертвоприношение, чудовищных размеров змея, сверкнув на прощание белым чешуйчатым брюхом, бесшумно исчезла среди деревьев, а Павила вдруг пошатнулся и, чтобы не упасть, присел на камень. Похоже, общение со страшным гадом отняло у него слишком много сил.
Немного посидев, он устало сказал:
– Вставай… лежебока. Боги приняли нашу жертву, и теперь Священный лес будет помогать тебе во всех случаях жизни. Если сильно заболеешь или тебя ранят в бою, то здесь ты исцелишься. Я научу тебя заклинаниям, как нужно действовать в разных случаях, что говорить и какие жертвы приносить лесному Хозяину. А сейчас мы должны немедленно покинуть это место, уйти из Леса.
– Но как мы пойдем? Темно ведь. Мы и светлым днем-то сюда едва добрались, а уж ночью…
– Так надо! – отрезал вайделот. – Иначе останемся здесь навсегда. В моей сумке лежат факелы. Как-нибудь выберемся…
Они вышли из Леса Тридцати Холмов, когда уже начало светать. Скуманд оглянулся, и ему показалось, что на него кто-то смотрит. Взгляд этот был не то чтобы недобрый, но и приветливости в нем было мало. Он вызывал озноб, будто вдруг резко похолодало, и чувство безотчетного страха. Если до этого изрядно уставший юноша мечтал упасть в траву и уснуть, едва они окажутся за пределами Священного покайнского леса, то теперь ему хотелось уйти от него как можно дальше. И вайделот, и Скуманд, не сговариваясь, прибавили ходу, и вскоре Лес оказался далеко позади.
Менестрель и монах пробирались среди толпы, чтобы найти места получше. Для этой цели хитрец Хуберт пустил вперед святого отца, который с важным видом благословлял собравшийся по случаю рыцарского турнира народ, и все почтительно расступались, чтобы сразу же сомкнуться за ним, сбиться в плотную массу орущих, смеющихся, сквернословящих и жующих любителей зрелищ. Менестрель со стороны напоминал рыбу-прилипалу, потому как он, дабы толпа не оторвала его от монаха, судорожно вцепился за прочный кожаный пояс отца Руперта и прильнул к его спине так близко, что они составляли почти единое целое.
Турнир, устроенный маршалом Тевтонского ордена Дитрихом фон Бернхаймом, мало напоминал события такого рода в Центральной Европе. Пространство ристалища не было празднично расцвечено гобеленами, трибуны для судей представляли собой грубо сколоченный на скорую руку помост, скамейки для зрителей даже не думали ставить, а уж про особые отгороженные галереи для знатных прелестниц, обычно богато украшенные тканями, вышитыми серебром и золотом, и говорить нечего.
