— Темнота вы все и скоты! — так поговаривает.
Развитию народного образования в Зауралье царским правительством не уделялось почти никакого внимания. Программы церковно-приходских школ, а также и волостных, содержавшихся за счет подушной подати, сводились в основном к закону божьему, чтению церковных книг да четырем действиям арифметики. Обучением в Курганском уезде в 1895 году была охвачена лишь десятая часть детей школьного возраста. Среднее число грамотных в России составляло 18 процентов, а в Курганском уезде только 7.
Школа в Васильках открылась в 1892 году. Ее построили всем обществом на окраине села, среди тихих берез. Учительницу Евгению Ивановну Терехову привезли из соседнего волостного села Моревского.
Учился Саня с большой охотой. Но мир раскрывался перед любознательным мальчуганом только с одной стороны. Слишком не похожа была сама жизнь на ту, о которой говорила Евгения Ивановна.
Однажды на уроке он спросил Евгению Ивановну:
— Почему попам да богатеям яства заморские и еды всякой полно, а у нас даже кулаги[3] на всех не хватает?
В классе сначала повисла таинственная тишина, а лотом все начали хохотать. Евгения Ивановна покраснела, на глаза навернулись слезы: этот Саня, он хотя и не нарочно, но нарушал порядок!
Поднялся из задних рядов Кешка Елионский, чистый, румяный, с лицом, похожим на образ троеручной богородицы, и сказал — огнем опалил:
— Это потому, чтобы такие, как ты, обормоты, не лезли в попы!
И к учительнице:
— Евгения Ивановна, выгоните этого голодранца вон!
Но Саню не надо было выгонять. Он вспыхнул, как маков цвет, выскочил из-за парты и, круто шагнув к обидчику, влепил ему по физиономии. Кинулся к двери и убежал.
Это был последний школьный урок Александра Юдина.
Отец не ругал, не бил его. Он едва заметно погрустнел, но потом встряхнулся и сказал:
— Собирайся, на той неделе в Курган к Смолину отвезу. Не миновать, видно, нашей породе его, треклятущего!
Смолин[4] — курганский купец — был известен в уезде среди крестьян и работного люда как «добрый», но чудаковатый торговец. Причуды его были самыми невероятными. И допускал он их только лишь для того, чтобы позаигрывать с народом, скрыть истинное свое лицо.
Бывало так. Напившись вдосталь, запрягал тройку белых коней и гнал по Троицкой улице, на базар. Въехать норовил обязательно со стороны горшечного ряда. Кони летели вскачь по обливным корчагам, ладкам и горшкам, вдребезги разбивая запасы торговцев.
Горшечники плакали притворными слезами: притворялись они потому, что знали — Смолин за плату не постоит. Оплатит втридорога и быстро. Торопились завозить новые партии горшков, приговаривая: «Авось Петруша еще запьянствует».
