— А Раздеришин? Сонная горечь во рту — ну, при чем офицерское слово? Странный сон; правда, Раздеришин — выскочка и подлиза; но никогда себе не позволит ни с того, ни с сего — по морде — тьфу, копоть во рту! — с детства знаю Раздеришина — рожки-то, рожки заливаются, прелесть какая, ночная атака, — а в полку про него говорят: пьет, как мортира, в железку играет, как бог; ну, а все же, а все же — подлиза. Вот, про меня никто не может сказать, что подлиза. Сегодня в запасном, а завтра на фронте, и не на игрушечном фронте, а на самом, что ни на есть настоящем — со смертью, со смертью, да-с, чорт подери, в атаку, на пули, на пули, а не на облезлые манекены…
— Гоп, Арбатов!
— Тьфу, даже вздрогнул — вы тоже сегодня по полку, Махалин?
— Ну да. Выспаться, черти, не дают. Оптик, говорят, приехал?
— Да, наш полк идет в атаку
— А все Раздеришин. Придумал, чорт его дери, эту комедию с фронтом, Оптик и не дает покоя. Ведь, вы, Арбатов, кажется с детства Раздеришина знаете? Ну, как он?
— Выскочка.
— По-моему, демона из себя строит. От окопов отбояривается. А мы из-за него и бегай по ночам. Опять он вчера выиграл?
— Ну да, сорок пять рублей. Я не играл.
— Смотрите, смотрите, — ракета.
— Подумаешь, и вправду на фронте!
Голубая звезда торжественной маркизой в менуэте спускалась к глухой сырой земле. Бараки кончились, прапорщики Арбатов и Махалин вступили в полосу фронта поручика Раздеришина, за две тысячи верст от русско-германского фронта.
2
Должно быть, березовой почкой, должно быть, ландышем, должно быть, весной имеет свойство пахнуть восемнадцатилетняя девушка, только Валюська, садясь в поезд, заметила, что добро взял ее билет очкастый кондуктор, добро улыбнулся носильщик, валивший на полку страшно тяжелый чемодан лакированного господина, зато уж сам лакированный глянул совсем не добро, а сладко и масляно и полузакрыл, желая приласкаться, черные, смазанные жиром, глаза.
— Нет уж, не приласкаешься, нет, — строго решила Валюська, — слова не выжмешь, хоть изойди жиром.
И сказала ему глазами: прощай, до свидания, одним словом: я с вами незнакома, между нами все кончено, адью.
Потом поезд тронулся, Валюська прилипла к окну и с упоением принялась считать буквы и номера паровозов — так полагалось еще с третьего класса: кто больше запомнит паровозов (можно и трамвая, только паровозы реже встречаются, поэтому интересней), — тот паровозный царь. Да-да-да, паровозный царь.
И вот, не успела Валюська запомнить как следует новые, невиданные (обыкновенно бывает по две, а тут четыре) литеры БПВГ 45, на внушительном (они назывались американские) паровозе, как почуяла чью-то щупающую руку на своем колене. Валюська турникетом перевернулась кругом, и лак не успел даже отдернуть руку.
