В первое же воскресенье солдат повели в церковь. Во главе колонны шел французский сержант-мажор (старший унтер- офицер).
– Куда ты ведешь нас, чортов сотник? – говорили ему солдаты. – Мы в своего-то бога не верим, а в вашего тем более, – на чорта он нам нужен?..
– Не понимаю, – ответил сержант-мажор.
Он разместил нас в задней половине церкви, так как передняя была занята французскими колонистами. Гнусавый голос кюре (священника) наполнял церковь, смешиваясь с душу раздирающими звуками органа. Кюре на каждом слове поминал бога; Сидевшие на скамейках наши солдаты также поминали его, но только руганью…
Когда колонисты вставали со скамей и стояли с опущенными головами, шепча молитвы, мы продолжали сидеть.
По окончании службы все стали подходить к кюре и целовать распятие. Подошел и сержант-мажор. Кюре что-то шепнул ему. Вернувшись в барак, сержант-мажор заявил нам, что если в следующий раз будем вести себя так, как сегодня, то кюре не разрешит больше посещать церковь. К удивлению сержант- мажора солдаты очень обрадовались такой новости. Мы тотчас же решили добиться, чтобы кюре запретил нам ходить в церковь.
Работа наша была тем тяжелее, чем глубже становился канал. Песок на берег вывозили тачками. А пища была попрежнему плохая, солдаты жили впроголодь. Стало трудно возить тачку.
Дни были жаркие, а ночи холодные. В наши бараки пришла страшная гостья – африканская тропическая лихорадка. Заболевшие бились в тяжелом бреду и умирали. Это навеяло на солдат страх, люди стали сумрачны, злы. Каждый сознавал, что рано или поздно и его не минует участь, которая постигла многих товарищей.
По вечерам в бараках придумывали способы, как бы вырваться из проклятого лагеря. Но придумать ничего не могли. Одно время решили перебить ночью охрану и бежать. Но куда бежать – не знали. Кругом пески, население редкое. Где и в какой стороне было море, также никто не знал. Наверняка поймали бы всех и услали еще дальше вглубь Африки.
По воскресеньям нас продолжали водить в церковь. Измученные шестидневной работой, мы вынуждены были плестись туда и обратно двенадцать километров по труднопроходимой песчаной дороге.
Наконец терпение наше лопнуло. Мы решили раз навсегда избавиться от церкви и кюре. По жребию Оченин должен был закурить в церкви, что он и сделал. Увидев это, колонисты ахнули, кюре перестал петь, а перепуганный насмерть органист дико смотрел наОченина, забыв про свой хриплый инструмент.
За эту проделку нас сейчас же вывели из церкви, а кюре наконец запретил нам посещать службу.
