Герцогиня негромко выругалась, чем заставила меня нервно хихикнуть. Я–то думала, Велисса и слов таких не знает!
Но Императора наше неподобающее поведение у его смертного одра только порадовало.
— Так–то лучше, девочка! Сырость будешь разводить в другом месте и в другое время. Как ты думаешь, сколько мне лет, Избранная?
Вопрос, заданный без всякого перехода, застал меня врасплох. Льстить я не хотела, грубить тоже, поэтому благоразумно промолчала.
— Молчишь? Благоразумно с твоей стороны.
Я продолжила проявлять благоразумие, не поддаваясь на провокации Императора. Видимо, это была его любимая манера разговора — огорошивать собеседника неожиданными вопросами и самому на них отвечать, наблюдая реакцию.
— Пятьдесят.
Я посмотрела на него с откровенным изумлением: ему, должно быть, за сотню, но никак не ее половина.
— Да, это так. — Старик устало смежил веки и неожиданно попросил: — Возьми меня за руку.
Рука на ощупь была шершавой, сухой и еле теплой, как оставленная на солнцепеке газета.
Император открыл глаза. Отчаянная надежда в его взгляде умерла при виде недоумевающего выражения на моем лице.
— Ты ничего не чувствуешь. — Он саркастически усмехнулся. — Предназначение никогда не было моим. Судьба жестока к проигравшим, отнимая даже неведение…
Император зашелся сардоническим смехом, быстро перешедшим в надрывный кашель. Выпустив его руку, я шарахнулась от кровати.
— Позвать лекаря? — обеспокоенно спросила Велисса, бросаясь на колени на освободившееся место у ложа.
Старик отрицательно покачал головой.
— Я устал, уходите, — приказал он, когда восстановил дыхание. — Ты знаешь, что делать. Приготовления необходимо начать уже сегодня, чтобы успеть до завтрашнего погребения.
Я не сразу поняла, что он говорит о собственных похоронах. Нужно иметь истинное величие, чтобы так бесстрастно говорить о своей смерти и при этом отдавать распоряжения.
Велисса, коснувшись губами сморщенной руки Императора, поднялась с колен и сошла с пьедестала. Духота в комнате становилась невыносимой. Велисса подарила умирающему полный преданности взгляд, и мы наконец покинули Императорские покои.
Оказавшись в собственных покоях, герцогиня безутешно разрыдалась. Я сочувствовала ее горю, но разделить его не могла. Император был для меня посторонним человеком, а для нее, возможно, приемным отцом или наставником. Впрочем, ей хватило получаса, чтобы справиться с чувствами и перейти к активным действиям.
Позвонив в серебряный колокольчик, она вызвала Айду.
