— Показывай товар.
Худаяр вытащил из корзины два габардиновых макинтоша.
Старик осмотрел их с таким пренебрежительным видом, будто перед ним была настоящая ветошь, и спросил:
— Сколько хотят твои друзья за это барахло?
— Это не барахло, а габардин, Гасан, — обиделся Худаяр. — Две с половиной тысячи.
— Да, твои друзья, действительно, очень больны. У них, наверно, высокая температура, и они бредят, — ухмыльнулся старик, обнажив пожелтевшие гнилые клыки.
— А сколько дашь? — осведомился Худаяр.
— Полторы.
— Ну, хоть две.
— Полторы, и только из уважения к твоей капитанской фуражке.
— Скупой ты человек, Гасан, ох, скупой, — укоризненно покачал головой Худаяр.
— Ничего, — ответил старик. — Вечером совершу намаз в мечети, и аллах простит мне мои прегрешения.
— Ну, ладно, давай деньги, — безнадежно махнул рукой Худаяр.
— Зайди, выпьем чай, хоть сахару, кажется, я не припас, — пригласил старик.
— Нет, спасибо, тороплюсь. В другой раз, — ответил Худаяр.
— Ну что ж, раз торопишься, не могу настаивать, — пробормотал безразличным тоном старик, вошел в дом, через минуту возвратился и отсчитал Худаяру пятнадцать засаленных сотенных бумажек.
— Не забудь корзину, хорошая корзина. Привезешь виноград, принеси немного, позаботься о бедном старике.
— Бедный, черт бы тебя побрал, — бормотал Худаяр, шагая по тупику. Но, вспомнив, что у него в кармане лежит еще кругленькая сумма, которую ему дала блондинка, заметно повеселел и решил кутнуть.
А где еще можно поесть янтарное пити из гороха и баранины, сваренное в глиняном горшочке? Где можно полакомиться шашлыком, который сочится расплавленным жиром и алым соком поджаренных на углях помидоров? Запить все это парой стопок водки и пузатым стаканчиком такого крепкого чая, что после нескольких глотков бросает в пот и начинает учащенно биться сердце? Конечно, на майдане — городской толкучке, где люди знают толк в хорошей спекуляции, ловкой карманной краже, где неопытного горожанина, желающего сбыть по нужде какую-нибудь вещь, или, наоборот, присматривающего что-нибудь нужное, облапошат в несколько минут. Правда, майдан давно уж не тот: не те на нем пошли товары, не тот продавец и не тот жулик. Все обмельчало. Государственная торговля после войны набрала силу, народ поокреп. И только закоренелые кустари-одиночки да мелкая шушера, торгующая крадеными с фабрики кусками кожи, мотками электрических проводов или отслужившими свой век патефонами и радиоприемниками устарелых марок, вершили еще здесь свои коммерческие операции.
