В тот день накрапывал дождик. Народу в парке было немного. Они сидели под тентом и разговаривали. Канторович затеял беседу на грустную тему кладбищ в Израиле. Он считал, что всех людей, независимо от их происхождения, нужно хоронить на одной территории.
Эфраим кивал, соглашаясь, хотя в глубине души проблемы в этом не видел. И считал, что, если люди живут врозь, и хоронить их нужно отдельно. В этом не будет лжи. Вот когда наступит всеобщий мир и лев обнимет ягненка – вот тогда… Но он молчал, не желая спорить. И даже переставал временами слышать Григория, хотя при этом не уставал улыбаться и повторять: да, да, да…
Но тут на плитах сценической площадки появились подростки на самокатах. Их было двое: оба, как ростки, внезапно поучившие силу роста. Тонкие, гибкие, полные скрытой энергии.
Эти двое, мальчик и девочка, были настоящими мастерами езды на самокате. Казалось бы, что проще. Стой на одной ноге, другой толкайся – и вперед. Но любовь к движению заставляет совершенствовать любое мастерство, и в совершенстве этом нет границ.
Эта парочка устроила настоящий танец на сцене под открытым небом, на фоне зеленого, травного амфитеатра. На самокате они умели делать все: кататься на одном колесе, подпрыгивать, вертеться на месте, внезапно менять направление движения…
Наверняка они нашли друг друга не случайно. Оба были талантливы в одном деле и находили радость от соединения своих талантов в одно целое.
Хмурясь, следил за подростками Григорий Канторович, но постепенно черты его лица смягчались, будто за минуту душа его продела путь от злости к печали.
Он вспомнил себя, сразу после войны. В тот год его единственная пара ботинок вконец порвалась. Мать кое-как приладила подошву проволокой. В те времена подобная обувь не была чем-то исключительным, но Канторович счел «развал» ботинок достаточным поводом, чтобы не ходить в школу.
Он честно увязывал отцовским ремешком учебники, но шел к старому порту и там слонялся часами в компании таких же, как он, лоботрясов.
Он помнил, что в тот день тоже накрапывал дождь. В порту не было никого. Только безногий инвалид Генис, так его все звали, сидел у складов на своей тележке под драным навесом из парашютной ткани и, не отрываясь, смотрел на затихшее под дождем осеннее море.
Все считали, что Генис с придурью. Мальчишки дразнили его, но без особой злости, потому что инвалид не отвечал на шутки и только улыбался в ответ.
Тяжелые капли падали на редкие всклокоченные волосы Гениса и стекали по небритым щекам.
