Наговаривал на себя Федор Алексеевич. Он и в свои немалые годы молодому парню фору мог дать. Жизни в Чекане было лет на двести, потому, наверно, и пил он без меры, чтобы не зажиться особо и не умереть с тоски.
Вот только с зубами у Чекана плохо было. Он и говорил, что водяру жалует, потому что ее жевать не надо. А еще руки не любил мыть перед едой. «С микробой – оно мясистее», – утверждал Чекан.
Поводы он любил, как положено. Без повода не признавал возлияний.
Помню, заманил меня как-то на деревенское кладбище, неподалеку от загаженной и полуразрушенной церкви.
– Пошли, – сказал. – Помянем мое семейство.
Дождь мелкий накрапывал. В высокой траве сырость по колено. Остановился Чекан у одной фанерной звезды. Мне в граненый стакашек налил. Сам приготовился хлебнуть из горла. Сказал так, протянув руку с бутылкой:
– Мама, дорогая моя, вечная тебе память от сына твоего – Чекана – Чеканова. Спи спокойно. Жди сынка твоего непутевого в гости с гостинцем, не сомневайся. При жизни не видела ты от него гостинцев-то.
– Чекан, – сказал я. – Ты чего? Здесь мужик похоронен. Вон – читай. Фамилия – Козлов Иван, жил шестьдесят четыре года, умер в семидесятом году.
– Ну так за козла и выпьем, – нимало не смутившись, парировал Чекан и глотнул положенное, запрокинув голову и дернув выдающимся, плохо выбритым, кадыком.
Закусили мы хлебом из кулька и луком зеленым… Дальше двинулись под тем нудным дождичком.
– Папа мой тут, – остановился Чекан на этот раз у старой могилы под крестом. – Вечная папе память. Погиб он от немецкой пули, на фронте войны с Гитлером. Светлый был человек, ласковый… Отец! Кровинушка моя…
Смолчал на этот раз. И так ясно, что в могиле совсем другой человек лежит: еще до войны почивший. Смолчал еще и потому, что знал о полном сиротстве Чекана, от рождения. Не знал он своих папу-маму никогда.
Он об этом своем сиротстве сказал как-то замечательно.
– Что плакать-то, – сказал Чекан. – Вся наша Россия – сирота.
В общем, деликатнейшей и добрейшей души был человек Чекан. И все-то он давно пропил, кроме разума и совести. Бывало, рано-рано утром явится с тайной мечтой опохмелиться. Сядет на означенную скамейку под березой и ждет терпеливо, но с мукой, как-то неестественно выпрямившись. Я уж по одному виду Чекана, без просьб, знал, что душа его горит адским пламенем, и спешил, как правило, на помощь.
Чекан мне дом большой ставил в компании с другими стариками из Мележей. Тогда, на старте строительства, он на бревна мои глянул и определил:
