Небесная доброта переменчива. Объявилась на границе тень убиенного царевича, одолела перелазы на реках и двинулась на столицу – добывать Московское государство. Следовали за тенью паны, шли сбродные команды, разноплеменные охочие люди, нападатели с разорителями; походя ограбили обоз, отобрали у рабби овчинный жупан, которым укрывался во сне, ознобили испугом. Человек мал, а испытания велики, не всякому по плечу: к ночи, в грозу промок рабби на яром ветру, подхватил простудную горячку – много ли старику надо? – и отошел к полудню в мир иной. Служка упрашивал чумаков, деньгами соблазнял, в ногах ползал, чтобы довезли тело до ближнего еврейского кладбища, но те спешили на ярмарку, а потому просьбам не вняли: схоронили рабби в ложбинке при дороге, возле одинокой корчмы, и отправились своим путем.
Надорвал служка одежды, побежал по шляху без дыхания в груди, взмывая на косогоры и опадая в низины, застучал в окна-двери:
– Которые похоронят своего! Среди чужих!.. Горе, кричите, горе!
Громко возопили сыны Израиля. Голос скорби вознесли к небу. Бежали. Стонали. Спотыкались на пути плача. Рвали на себе волосы, будто пришел последний их час. Роняли туфли с босых ног и не останавливались, чтобы подобрать. Бороды раздваивались на ветру и утекали за плечи, крыльями взмывая за спиной. Руки тянулись ладонями кверху, чтобы излилась в них небесная милость. Пальцы дрожали, пейсы трепетали, губы шевелились беззвучно: «Владыка мира! Опора в изгнании! Насылающий смерть по справедливости…»
Горе пожрало силы, как огонь сухую траву, содрогнуло души и подломило колени: «Рабби! Наш рабби!..» Пали на могилу. Оплакали. Изготовились перенести к себе, в намоленный дом покоя, но сказал один из них, самый прозорливый, не потерявший рассудка в столь горестных обстоятельствах:
– Не станем тревожить праведного человека. Который родился с кипой на голове. Осядем, пожалуй, здесь.
Подумали. Разгладили трепаные бороды:
– Хейбт зих ун… Начните – и начнется. Продлите – и продлится… Кладбище есть. Дом учения выстроим. До корчмы недалеко. Что еще надо?
Сговорились с паном за сходные поборы и перебрались на новое место, поближе к наставнику.
Чего только на свете не бывает! Не успели оплакать рабби, как пополудни, на день седьмой, ровно на седьмой поплыл камень по многоводным разливам, грузно и неспешно, посреди лугового разнотравья, из рек в притоки, из притоков в протоки и встал накрепко на его могиле. На камне указано – каждому на обозрение: «Пал венец главы нашей…»
