Когда гремели пушки | страница 7
Пидмичев улыбнулся.
— Ну, я пойду, — сказал он. — Всего доброго.
Старик молча закивал.
Пидмичев взглянул на него.
— В газетах пишут еще, что на днях на этом вот нашем направлении командир орудия Иванов, попав со своим расчетом в окружение, занял выгодную позицию и, сражаясь до последней капли крови, уничтожил пять танков врага.
— Ну да, — закивал старик, снова радуясь. — Иван… Я знаю. У всякого Ивана обе руки правые…
Выйдя из ворот старикова дома на проселочную дорогу, едва различимую в темноте, Пидмичев медленно двинулся по ней, стараясь приучить глаза к слабому ночному свету, заполнявшему окружающее его пространство. Как и с вечера, небо над деревней было затянуто густой плотной мглою, слабо розовевшей на западе, и Пидмичев сейчас уже точно понял, что это пожары.
Шагов через сорок он очутился за деревней на гулком деревянном мосту через шумный ручей. Пересекая дорогу, ручей, по-видимому, где-то у самых деревенских огородов круто сворачивал и продолжал свой путь дальше рядом с дорогой. Было слышно, как он журчит по мелкому каменистому дну справа, метрах в трехстах. Оттуда же, из низины, на теплую еще от дневного солнца дорогу поднимался холодный редкий туман и несло густым запахом сена.
Шагая в прохладной сырости ночи, Пидмичев думал о своей будущей жизни в роте: каким хорошим товарищем станет он тем неизвестным пока людям, которые живут сейчас где-то за лесом в окопах; он верил, что они непременно полюбят его и станут уважать. Правда, он не мог бы сейчас точно сказать, за что именно станут так относиться к нему в роте, но чувствовал, что это будет именно так. Ведь увидел же в нем что-то дивизионный комиссар Пономарев… Он думал о матери, оставшейся в родном городе. Как-то она там живет, его мама? Он не писал ей уже неделю! И как всегда, когда он начинал думать о ней, ему сделалось страшно при мысли, что его могут убить. Мысль о возможной смерти в бою не раз приходила ему в голову, и он мог с уверенностью сказать, что не испугается смерти и не побежит, но вот когда он одновременно начинал думать и о матери, ему становилось страшно… Потом он стал думать о старике, встреченном сегодня, о том, что, может быть, надо было как-то иначе поговорить с ним, как-то ободрить его, обнадежить, а не пересказывать сухие газетные сводки… Он решил, что напишет ему из роты теплое письмо…
У одинокого, разбитого грозой дерева — как ему говорил старик — Пидмичев сошел с дороги и по узкой твердой тропинке, которую он почти не различал, но лишь чувствовал под сапогами, направился к предполагаемому в темноте лесу. Два или три раза он терял под ногами тропинку, но всякий раз, как только по сапогам начинала шелестеть трава, возвращался обратно.