Я бы охотно поверила ей — вспоминаю наш разговор о больной матери. Но как иначе эти штуки оказались на мне? Может, она своей историей просто хотела усыпить мою бдительность, а когда человек в спокойном состоянии, это вещество действует лучше.
— Значит, никто из вас не знал, что раны Эммы не настоящие? — интересуется Филипп. — И не врите!
Том и София опускают глаза, потом Том расправляет плечи:
— Ну да, я, конечно, думал, что все это может быть розыгрышем. Взять хотя бы тот факт, что ее кровать стоит посреди сада!
Он произносит эти слова, и только теперь я замечаю, где нахожусь. Я действительно на открытом воздухе. Надо мной выгибается душное серое небо, затянутое облаками, слева я узнаю листья скрюченного дуба, вяло повисшие от жары.
— Хорошо, об этих латексных ранах я сам не сразу догадался, но то, что Эмма вдруг за ночь покрылась стигматами, хотя даже не знает о Франциске Ассизском, мне показалось более чем невероятным, — защищается дальше Том. — И, в конце концов, из письма было понятно, что Эмма сама на все согласилась.
Стигматы! Меня словно ударили по голове. Том ведь прав, эти знаки должны были символизировать раны Христовы. Но почему выбрали именно меня и зачем фотографировать?
София подходит ближе.
— Я думала точно так же, как Том! И это ведь не первый спектакль здесь. Именно поэтому я и хотела прочитать письмо Эммы.
— А если бы в письме говорилось: «Отрежьте ей палец»? Что тогда? — Филипп поднимается и качает головой.
— Но это же совсем другое!
София и Том сердито смотрят на меня, словно я во всем виновата, а я чувствую себя невыразимо скверно.
Филипп в ярости бегает взад и вперед у моей кровати.
— Я вас не понимаю. Вас вчерашнее происшествие ничему не научило? А ты, София? Если тебе это было не по душе, почему ты просто не приняла собственное решение, не заглядывая в чужие письма?
Она лишь пожимает плечами в ответ. Вообще, она выглядит такой несчастной, словно облитый водой пудель.
— Если это спектакль, то куда подевались Беккер и остальные? — спрашивает Филипп. — И при чем тут вообще стигматы? Мы ведь в летнем лагере, а не в монастыре! Я немедленно спрошу их об этом. С меня хватит!
Все переглянулись.
В общем волнении мы этого совершенно не заметили. Но Беккера, Николетты и Себастина нет. Вчерашние слова доктора все еще звучат у меня в памяти:
«А мы, кураторы, всегда будем рядом, чтобы при необходимости бросить спасательный круг».
Ах, неужели?!
— Кто-нибудь видел сегодня утром эту троицу?
