Когда я рассказываю ему, что направляюсь к часовне, Филипп ведет меня тропой, которая начинается у северной стороны замка. Даже отсюда кажется, что башни вот-вот рухнут.
После короткого и крутого подъема мы недолго переводим дух и оборачиваемся, глядя на замок, который в ярком солнечном свете кажется еще более уродливым. Он притаился у горы, как странный зверь, которого фея обратила в камень. Напротив замка в жарком мареве матово, словно ртуть, мерцает озеро. От мысли, чтобы купаться в нем, у меня мороз по коже.
Кажется, Филипп тоже чувствует что-то подобное, он резко разворачивается ко мне и говорит с дрожью в голосе:
— Давай пойдем дальше.
Я обдумываю, как перевести разговор на его отца, чтобы Филипп снова не закрылся и не умолк. Но он задает такой темп, будто мы ограничены во времени и нужно спешить. Я едва поспеваю за ним в своих вьетнамках, тяжело хватаю ртом воздух. Скрипя зубами, я вынуждена просить его двигаться помедленнее.
Теперь дорога полого бежит в гору среди высохшей травы, мимо черных сгоревших деревьев, сухие ветки которых рвутся в небо, как крики о помощи, мимо утесов, где в расщелинах пробиваются зеленые стебли.
Вот теперь я спрошу его. Прямо сейчас. Но он опережает меня.
— Хотел поговорить с тобой наедине. С этим лагерем что-то не так.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, стараясь выказать как можно больше удивления в голосе.
Он останавливается и смотрит мне в глаза.
— Если не учитывать кровавый душ и эти странные тесты, ты считаешь нормальным, что здесь куратором работает бывший зэк?
— Как ты об этом узнал? — Чувствую, как краснеет лицо. Откуда ему это известно?
— Ты видела татуировку Себастиана?
Я очень удивлена. Как это может быть связано со статьей? К сожалению, у меня сразу всплывает в памяти обнаженный Себастиан, вспоминаю волнистое тату у него под прессом. Но Филипп может это неверно истолковать, поэтому я просто мотаю головой.
— Эти три точки между большим и указательным пальцем. Такие делают только заключенные. — Филипп раскраснелся, но продолжает говорить: — Они символизируют трех обезьян. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не говорить. Это дает понять другим заключенным, что на него можно положиться.
— Это ты по телевизору видел, что ли?
— Нет. — Он поджимает губы, словно не хочет сболтнуть лишнего. — Просто поверь.
— Как думаешь, что здесь происходит? — спрашиваю я и раздумываю, не рассказать ли ему о газетной статье.
— Если бы я только знал! Мне постоянно чудится, что мы просто сидим на большом вулкане, в котором уже все клокочет. С другой стороны, это может быть еще один финт, чтобы довести нас до белого каления и по-настоящему протестировать.
