Среди суеты окружавшего их шумного бала вдвойне удивительными показались ей эти ободряющие слова, которые сразу открывали новые перспективы.
— Но что же я стала бы писать? Что я знаю такого, чего уже не знают без меня? Нет! Нет! Вы ошибаетесь, господин Ворше! Я не могу! — Она поглядела на свой бальный туалет, и весь этот разговор показался ей глупым.
— Предугадать заранее, что вы будете писать, конечно невозможно… — отвечал он. — Но одно ясно, что бесконечно многое мир может узнать от женщины, и он ожидает такой возможности. Вам стоит только пожелать! Вы переживаете в настоящее время кризис, и это кризис брожения, созревания…
— Мне кажется, вы рассматриваете меня больше как химический состав, чем как человека, и еще того меньше как светскую женщину! — сказала, смеясь, Ракел.
— Возблагодарим богов за то, что вы так мало похожи на светскую женщину! — откровенно сказал Якоб Ворше.
В это время начался новый танец, и кавалер Ракел увел ее.
Якоб Ворше с минуту поглядел ей вслед, затем взял пальто и ушел домой.
Он хорошо понимал, что, разбудив в ней эту мысль, он еще более отдалял всякую возможность того, что составляло тайную мечту его жизни. Но он был твердо убежден, что иначе прекрасные способности Ракел совершенно заглохнут в этом затхлом окружении; во всяком случае он верил, что был совершенно честен перед самим собой, когда говорил, что не хочет останавливать ее, мешать ей выйти на путь, по которому, как он чувствовал, она должна идти. Он не хотел останавливать ее даже если бы, помешав ей идти своим путем, он мог добиться наивысшего счастья.
Но когда он пришел домой в свои пустые комнаты, ему стало тяжело. Он почувствовал, что если только Ракел вполне поймет, какими способностями она одарена, дом станет для нее слишком тесен, и замужество — такое замужество, какое он мог предложить ей, — не будет иметь для нее никакого значения.
В задней пристройке еще горел свет. Было не более одиннадцати часов. Якоб Ворше пошел к матери, которая уже была в ночном халате; она причесывала на ночь свои жиденькие волосы.
Не удивительно, что глаза доброй фру Ворше засветились гордостью, когда ее высокий, красивый сын вошел к ней во фраке. Но он бросился на диван, закрыл лицо руками и сказал:
— Ах, матушка, матушка!
Совсем как в далекие школьные годы, когда он, бывало, совершал что-нибудь явно глупое, мадам Ворше погрозила кулаком какому-то незримому врагу и пробормотала:
— Ну, мыслимое ли дело, чтобы мальчик приходил домой в таком виде?
