— Хорошо. Будь спокоен. Это останется между нами. Деньги не уйдут из вашей семейки.
Барский протянул руку и ухватил Сияпина за рубашку.
— Кто‑нибудь помоложе был бы сейчас уже без зубов, — негромко сказал он.
Сияпин вырвался и с сожалением взглянул на место, где совсем недавно была пуговица.
— Ладно, ладно. Пошутить нельзя.
— Сказать, чем пахнут твои шутки? Рассказывай дальше.
— Хорошо. Да, собственно, и осталось‑то немного. Мы знаем, что Лифшицу нужны деньги, знаем, что должает он не в первый раз, но раньше он как‑то устраивался. И теперь нам захотелось узнать, где он доставал деньги раньше. — Он написал что‑то на листке блокнота, оторвал и передал Валерию. — Это шалавы, с которыми он встречался больше двух раз за последние месяцы. Мы их проверяем. Пока ничего нет.
Барский покачал головой.
— Иногда у меня возникает вопрос, что у некоторых в голове вместо мозгов? Перед нами игрок, постоянно нуждающийся в деньгах. Можно предположить, что ради баб и бабок он пойдет на что угодно. И, несмотря на это, он получает допуск к секретной оборонной работе.
— Не жди от меня утешения, — раздраженно ответил Сияпин. — я об этом казанове вообще услышал в первый раз только когда он пропал. Он у них считался гением, вундеркиндом или чем‑то в этом роде. Институт он закончил в двадцать лет и к тому времени был, насколько я знаю, автором тридцати научных работ. Возможно, через месяц он бы эмигрировал в Израиль, как и вся его родня, но его вовремя призвали в армию и, к счастью, не отправили в стройбат, а заперли в «почтовый ящик», закрытый завод, он же научно‑исследовательский институт электронно‑вычислительной техники. Его профессор, подрабатывавший в МГУ, а в основном вкалывавший в «почтовом ящике», уговорил директора забрать юношу к себе. И уж там‑то он себя показал! Истерики, вопли, наглые выпады в адрес начальства, вопиющие нарушения трудовой дисциплины и неприкрытое хамство в адрес руководителей завода, а также страны, партии и правительства.
— И ему все это спустили с рук? — удивился Барский.
— Более того, весь первый отдел «почтового ящика» только и занимался тем, что отлавливал анонимки против этого наглого рядового Ефима Моисеевича, как он требовал себя называть. Первый вопрос директора завода, когда он приходил поутру на работу, был: «Ну и что за эту ночь натворил жидёнок наш пархатый?» А пацан наотрез отказался жить в казарме и потребовал на заводе отдельной комнаты с телевизором и радиоприемником. Потом ему стали доставлять все западные журналы, каких он только мог пожелать от «Физикал ревью» до «Плейбоя», сигареты только «Мальборо», это в восьмидесятом‑то году. Ну и представь себе, что на него нарвался сам генерал Кравцов Генрих Эдуардыч во время инспекции завода. Шел себе тихо‑спокойно в сопровождении директора и его камарильи, и вдруг услышал звуки рок‑н‑ролла. У него сходу нюх срабатывает, он шасть вбок, по коридорчику, за угол, остальные в ужасе только поспевают за ним. И что же — в накуренной комнате, стены которой увешаны плакатами с голыми шлюхами из «Плейбоя», на полу валяются пивные банки! (оцени, в восьмидесятом‑то году), а на тахте возлежит юнец двадцати лет отроду и тащится под музыку «Роллингов»! Генерал от ужаса и ярости дар речи потерял, только захрипел что‑то и руками замахал. А нахал так нагло и заявляет: «Господа военные, вы‑таки мне немножечко мешаете.» Генерала выводят под белы ручки, и тут ему вдогонку звучит израильский гимн «Шолом‑Алейхем». Итог — сердечный приступ у генерала, директора завода сняли, а что у пацана, как думаешь?
