— Она моя мать, — возразил он.
— Да, и порой в это трудно поверить.
— Ты что, собираешься читать мне мораль всю дорогу домой? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Какой от этого толк? Что ты намерен делать в отношении Гарри?
— Гарри? Не знаю. Могу ему позвонить, — предложил он.
— Нет, этого мало. По-моему, лучше отвези меня домой, а сам поезжай к нему и лично извинись.
— Очень надо, — не согласился Джулиан.
— Как хочешь. Но если ты не поедешь, то больше ни на какие вечера я с тобой ходить не буду. А это значит, что я не пойду ни в один дом, куда мы уже приняли приглашение, и наш вечер тоже отменяется. Если ты полагаешь, что я намерена сделать из себя посмешище, ходить на вечера, где меня будут жалеть из-за твоего поведения, забудь об этом, Джу. Вот так.
— Ненавижу я это твое «вот так», — сказал он. — Хорошо, я поеду к нему. Он, наверное, уже забыл про всю эту историю, и мое появление только растравит его.
— Дай слово, что ты не будешь его растравлять. Ты ведь умеешь с ним обращаться, Джу, когда хочешь. Я зря сказала, что ты не умеешь. Умеешь. Прояви свое обаяние на английский манер, и он на это клюнет. Но прошу тебя, сделай все как следует, чтобы праздники прошли спокойно. Ладно, милый?
Тон ее стал совсем другим, и его взволновала ее серьезность. Становясь серьезной, она дурнела, но ей так редко хотелось чего-нибудь всерьез, что она превращалась в новую, необычную Кэролайн.
— При одном условии, — сказал он.
— При каком?
— Сделаешь?
— Как я могу обещать, когда не знаю что. Что за условие?
— Когда я вернусь домой, ты будешь в постели, — сказал он.
— Сейчас? Среди бела дня?
— Ты всегда предпочитала дневной свет.
Он положил руку ей на колено.
Она тихо кивнула.
— Девочка ты моя! — сказал он, уже испытывая благодарность. — Я так люблю тебя, что словами и не скажешь.
Она молчала весь остаток пути и даже не попрощалась с ним, когда вышла из машины, но он знал — так бывает всегда, когда они решают лечь, как только вернутся домой. Если они об этом договаривались, то она, пока они ехали, ни о чем больше не думала. Ее ничто не интересовало, и никто не мог ее отвлечь. Исчезала даже та энергия, что делала ее общительной и оживленной. В такие минуты она, казалось, сжималась в клубок, хотя в действительности оставалась такой, как была. Но как только они принимали решение, с той секунды, что она соглашалась, и до самого конца она была вся во власти чувства. И сидя за рулем машины, он убеждался вновь, как уже убеждался не раз, что в их любви с Кэролайн чувство играло главную роль. В Кэролайн жило столько же страсти, любопытства, желания познать неведомое и радоваться ему, как и в нем. Спустя четыре года она продолжала оставаться единственной женщиной, с которой ему хотелось просыпаться, лежать, сгорая от нетерпения, и вообще искать близости. Ее слова, которым он ее научил, и то новое, что они открывали друг в друге, — все это принадлежало только им двоим. По его мнению, именно из-за всего этого для него и была так важна ее верность. Когда он задумывался над тем, насколько важны эти слова и все остальное, он порой приходил к выводу, что сама по себе физическая сторона измены не столь уж существенна. Но может ли быть несущественна измена вообще?
