– Забавно, ты подписываешь рисунки, как Харли когда-то, – сказала мама Джоди. – Только он, конечно, не писал «твоя дочь».
Джоди опять хихикнула.
– «Твой сын» – вот как он подписывался. Эмбер и Мисти это и в голову не приходило. По их мнению, я и так знала, кто автор.
– Харли рисовал тебе картинки?
– Ну конечно. Готова поклясться, я их тебе показывала. Они лежат в подвале, в коробке вместе со школьными работами Эмбер и Мисти. Он обожал рисовать.
Она опять поцеловала Джоди в макушку и потерлась щекой о ее волосы. Доля матери все-таки печальна. Никуда не денешься от забот, даже если жизнь круто поменялась. Ссоры-споры-разговоры, ахи-страхи, вопросы к матросам.
Для нее мы были и остались детьми. А она для нас кто?
– А папе это было не по душе, – объясняла мама Джоди. – Он был за спорт и охоту Как всякий мужчина.
– Это глупо, – заявила Джоди.
– Еще как. Помню, как он вытаскивал Харли на улицу и пинал в него мячом, как колотил, если Харли… – Она закашлялась. – Хотя как знать? Вон дядя Майк приставал-приставал к Майку-младшему со спортом, а теперь сын в Пенсильванском университете футбольный стипендиат.
Она положила рисунок на пол, и я представил себе, как его намазывают тапиокой.
– Ты хочешь быть здесь, – прохрипел я.
Мамина голова дернулась.
– Харли, это смешно.
Перед глазами у меня встала ее карта. Меня волокли по черной линии к той точке, где она обрывалась и обращалась в ничто. Я оглянулся и вместо желтого дома увидел карандашный рисунок, изображавший маму. Глаза у мамы были серые, а волосы – оранжевые, и она улыбалась. Я до сих пор помнил, как назывались карандаши, «Тимбер Вулф» и «Биттерсвит».
– Нет, – настаивал я. – Ты хочешь быть здесь.
Она легким движением спустила Джоди с колен и встала.
Сказала испуганно:
– Харли… – И сделала шаг в мою сторону.
Пот заливал мне глаза. Я заморгал, но все равно ее фигура расплывалась. Руки у меня затряслись, как у дряхлого старикашки. Я посмотрел на них и увидел, что из пор каплями выступает пот. Дыхание перехватило.
– Харли… – повторила мама, на сей раз более резко.
И бросилась ко мне. Мое имя раз за разом срывалось у нее с губ и хлестало меня словно кнут.
Ноги у меня подкосились, и я осел на пол. Руки ее гладили меня по лицу. Они дрожали не хуже, чем у меня. Она велела мне успокоиться. Положила голову мне на грудь.
Я заорал. Отодрал ее от себя и вскочил на ноги, хватая ртом воздух. Кинулся к двери. Заперта. Забарабанил в дверь кулаками:
– Выпустите меня!
