И, само собой разумеется, мужской лживостью.
— Джилли? — озабоченно переспросила подруга. — Послушай-ка, если между вами что-то произошло… ну, может быть, эта женщина — его мать или сестра.
— У него нет родственников, — тупо проговорила она, припоминая, как Иэн рассказывал ей, что был единственным ребенком и воспитывался у дедушки.
Она положила трубку, чувствуя, как в ней рождается болезненная пустота, как появляется свободное пространство на месте прежних мечтаний. Цвета внутри превратились в дешевый, пестрый мусор, как украшения после праздника. Ей было знакомо это ощущение — она видела соответствующее выражение на лице матери слишком много раз. Но теперь впервые оно было ее собственным, и было невообразимо больно.
— Надо справиться! — резким шепотом произнесла она, повторяя слова, ставшие ее личной манерой. А справиться в данном случае, по ее мнению, означало показать двуличному доктору, что она по этому поводу думает. Сжав руки в кулаки, она зашагала в гостиную — и замерла на пороге кухни.
Иэн не сдвинулся с места. Он все еще сидел на диване, где она его оставила, — с опущенной головой, со стиснутыми руками на коленях. Но хотя тело его не сдвинулось ни на дюйм, мыслями он был за миллион миль отсюда. Ссутулившийся, он, казалось, был закутан в горечь, а глаза его глядели в пустоту личного, собственного ада. Это трагическое одиночество тронуло одинокую ее душу, и внутри родилась боль, не имевшая ничего общего с гневом или растерянностью. Ей захотелось принять его в объятия и держать — только держать — до тех пор, пока боль в его глазах не исчезнет.
“А после этого он отправится домой, в объятия другой женщины…”
Она уперлась спиной в косяк, физически нуждаясь в опоре.
— Иэн? — заговорила она и затем передала ему то, что сообщила Марша.
Она ожидала, что он пуститься в объяснения или что, по меньшей мере, у него появится виноватый вид. Но вместо этого он покачал головой, демонстрируя не больше раскаяния, чем мальчик, пойманный с поличным, когда он лез в банку с вареньем.
— Черт! — проговорил он, обращаясь скорее не к ней, а к самому себе. — Я же пообещал, что приду домой рано.
Он поднялся с дивана и подошел к ней, обманчиво-лениво опершись о косяк.
— Но в таком случае, — тихо продолжал он, — следует не забывать, что обещания даются для того, чтобы было что нарушить. Не так ли, миз Полански?
“Да!” — готово было закричать ее тело. Напряженный взгляд Синклера зажег у нее огонь под кожей, заставляя ее думать о каждом дюйме самой себя и о каждом дюйме его естества. Ниже пояса вскипало желание, отбирая у нее силы и разум. Она хотела утонуть в его могучих объятиях и позволить ему создавать внутри себя радуги, пока в ее душе не останется ни одного серого уголка. Так какая разница, живет ли он с кем-нибудь еще? Если ему все равно, так какое дело до этого ей? Почему хотя бы раз в жизни ей не взять, что хочется, и наплевать на последствия?
