Сдержавшись, я уставилась в тарелку на заколотую у самой кости свиную отбивную, истекавшую яблочным соусом.
– Отчего же, шесть недель прошло, – пробормотала я.
– Вот и я говорю, – согласилась мать. – Мы и глазом моргнуть не успели.
Я напомнила себе, как Программа обрабатывает родителей: еженедельные группы поддержки для тех, чьи дети покончили с собой, возможность воспользоваться новейшими методами лечения. Программа научилась добираться до нас и дома. Она найдет где угодно.
– Как она выглядит? – спросила мать. – Ты видела ее в Центре здоровья?
Я глубоко вонзила ногти в обтянутое джинсами бедро.
– Да, – солгала я. – Она снова блондинка. Она… совершенно другая.
– Готова поспорить, так ей гораздо лучше, – возразила мать. – Вылеченные всегда выглядят такими здоровыми, да, Дон?
Отец промолчал. Я чувствовала на себе его взгляд. Видимо, он оценивал мою реакцию, мысленно сверяясь со списком симптомов «Нет ли депрессии у вашего ребенка», который распространяет Программа. Не зная, хватит ли у меня сил сдержаться, я подняла на него взгляд и улыбнулась.
– Она действительно прекрасно выглядит, – ответила я. – Может, скоро будет с нами гулять.
– Дайте ей толком выздороветь. – Мать широко улыбнулась, будто чем-то гордясь. – Вот есть же добрый человек, придумал Программу. Сколько жизней она спасла!
У меня свело под ложечкой, и я поспешно встала, не желая плакать, раз уже столько выдержала.
– Сегодня посуду мою я, – сказала я, хватая тарелку. – И у меня большое домашнее задание.
Я выбежала в кухню, когда от слез уже щипало глаза. Нужно что-то сделать, прежде чем я разрыдаюсь перед родителями. Возле телефона в гостиной у нас лежит памятка Программы, которую выдали каждой семье, когда наша школа начала участвовать в эксперименте. Для меня эта памятка – как угроза, напоминающая, что будет, если я сорвусь. Поэтому я никогда не срываюсь.
На кухне я огляделась, задержав взгляд на газовой плите. Подойдя, я включила конфорку: сразу ожили оранжевые и голубые язычки пламени. Я умру, если не дам волю слезам. Нестерпимая печаль прорвется из груди наружу и убьет меня.
Повернув руку нежной стороной вниз, я поднесла ее к огню. Боль от ожога оказалась пронзительной – я закричала и отшатнулась, машинально прикрыв обожженное место ладонью. Тело среагировало, будто я вся оказалась в огне.
Я решила, что мне это нравится. Мне приятна боль, способная отвлечь.
Слезы покатились по щекам – эмоциональная разрядка стала облегчением, – и я упала на кафельный пол. Вбежали родители. Я сразу выставила руку с красным ожогом, уже наливавшимся пузырями.
