Пилот, даже если и услышал, никак не отреагировал. Шаттл начал потихоньку набирать скорость. Рёв двигателей и тряска усилились.
Сквозь гул и шипение я отчётливо слышал ругань сержанта. Ему, похоже, тоже досталось от нерадивых лётчиков…
– Ах вы козлы, драные! – орал он, – Охренели вы там, вообще, что ли? Головы в жопы засунули, и рулят, уроды не глядя по сторонам… Вот сядем, я вам и рожи, и жопы-то, подрихтую! Оптом, со скидкой на количество…
Бывший сержант Иван Крутько лаконично, и что для него характерно, в красках, выразил общее мнение. Пилоту следовало бы поберечь нежные тушки десанта. И уж точно не попадаться сержанту на глаза пару дней. Крутько – этакий детина с чугунными кулаками и одной извилиной. Со всеми вытекающими прямолинейностями. А вообще, Круть нормальный мужик, чуть ли не единственный в этом гадюшнике с опытом службы. Любит он, когда к нему обращаются официально: «господин сержант», но мы его зовём просто – Круть.
Пилот, словно в насмешку, заложил такой вираж, что у меня зубы заныли, а глаза повылезали из орбит.
Обычная высадка. Всё, как всегда. Кто-то ругался, кто-то сидел тихо и привычно терпел перегрузки. А Дядя Стёпа тёр мягкой тряпочкой плазменный разрядник. Ехидно лыбился и что-то тихонько бубнил в жёсткие, будто пластиковые, усы. Перегрузки, похоже, были ему даже в радость. Он и второй наш гигант, далёкий потомок земных негров, Джон До, родились в мирах с повышенной гравитацией. Дядя Стёпа, где-то на аграрном северо-востоке Империи, а Джон – в богом забытых колониях Торговой Федерации. Оба великана были друзьями не-разлей вода. Жрали за четверых, пили за семерых (Джон – послабже был), а друг за друга стояли горой.
Тем временем шаттл вошёл в плотные слои атмосферы. Он задрал нос, выдвинул короткие крылышки и вовсю тормозил широким пузом. Рёв двигателя сменился ураганным воем раскалённого ветра.
Через пару минут маленький корабль облепили облака. Плотные, вещественные, перед кораблём они испарялись от жара, а сзади почти сразу густели.
Ох, и не люблю я посадку! Сколько вот уже раз было, и каждый раз – не люблю! Трясёт до онемения, мотает до блевоты, гул такой, что крышу сносит. Сидишь, как дурак, вцепившись в прижимные скобы, клацаешь зубами и ждёшь, когда эта ржавая телега – громко шаттлом названная, грохнется оземь.
Но вот, глядишь уже пятый десяток раз, слава богу, не грохалась. Ни эта с «Джанью», ни та, что в учебке, ни другая, боевая, с предыдущего моего корабля – «Смелого». Та телега – сгорела… вместе с кораблём.
