- Молю от смерти уберечь! - упала на колени Всеволожа. - Ты в его жизни волен.
Василиус оборотился.
- Евушка! Я возвратил престол. Но я не самовластец. Приговорят бояре, должен покориться.
Он поднял Всеволожу и не сразу отпустил, засматривая ей в лицо. Его глаза были добры, а губы чуть дрожали.
- Уговори княгиню-мать… сохранить жизнь, - просила бывшая невеста.
- Успокойся, - внушал Василиус - Не мыслю, что боярин Иоанн умрёт. Ну, будет заточен на время, после сослан… куда-нибудь, хоть в ваше Зарыдалье, где ты училась боевым потехам. Воительница! - Он с неохотой отпустил её и повторил почти по-родственному: - Успокойся…
- Прощай, мой государь, - склонилась перед ним Евфимия.
Василиус умильно склонил голову набок. Он светился добротой.
Вернувшись в отчие хоромы, боярышня спросила у Полагьи, являлись ли обыщики, чтоб дом перевернуть вверх дном. Услышала: никто не приходил. И в самом деле успокоилась. Однако отказалась от вечерней трапезы. Прошла к себе в одрину, прилегла. Жизнь для неё оборвалась. Снов не было.
Очнулась, тормошимая Полагьей. Слёзы сенной девушки дождём упали на оцепенелое лицо боярышни.
- Ой, горе, госпожа! Ой, горе! Наш Иван Дмитрич дома…
Евфимия в мгновенье ока пробудилась окончательно. Какое горе, коли отец вернулся? Юродушка Полагья! Батюшка дома!
Она вскочила, приняла летник вместо телогреи, не распашной, натянула через голову, враз попала руками в широкие до локтей рукава.
- Где? - впилась в Полагью.
- У себя в одрине.
Полетела переходами летучей мышью, чуть касаясь носками половиц. Раскрыла дверь… Отец лежал под покрывалом на одре. Такой же, как его привыкла видеть: велик телом, полон, кудряв сединами, добро-бород и… и всегда был чёрн зеницами, теперь же… теперь зеницы вылущены из глазниц. О, Боже правый! Дочь бросилась к отцу, припала к тяжело вздымавшейся груди. Он жалобно дышал, не шевельнулся.
- Господин без памяти, - шепнула за спиной Полагья.
- Кто его привёз? - взяла над собой власть Евфимия.
- Великокняжьи люди, кто ж ещё? Разобрала постель. Велела положить. Накрыла… Он без памяти, - повторила шёпотом сенная девушка.
- Позови лекаря с Подола. Немца.
- Спит, поди-ка?
- Разбуди. Полагья удалилась.
Час ли, два ли минуло? Оконце исподволь заголубело. Евфимия стояла на коленях у одра, прислонясь ланитой к батюшкину плечу. Он так же молча тяжело дышал. Потом вдруг молвил:
- Не гляди на беззенотного. Дочь встрепенулась.
- Батюшка!
Он молвил явно через силу:
- На Житничьем дворе Витовтовны… В пору б не опускали… В избе простёрли кровью крашенный ковёр… Два ката… Я видел, как вострили нож… Один вострил, другой стелил ковёр… Засим меня пояли и хотели поврещи… Боролся с ними крепко… Кликнули помогу… Повергли и связали ужищем… С печи достали доску, возложили мне на грудь… Два ката сели, не могли сдержать… Иные два внесли другую доску, придавили плечи, грудь трещала… Кат при ноже ударил в око, испрокудил щёку, затем изъял зеницу… Как мозг в затылке выскребают… Когда изъял другую, я умер… И вот - жив! Чуть жив ещё…
