- Опашень сукно шкарлат, - продолжала Полагья, - петли и кружево плетёное серебряно, кружевцо узкое кованое немецкое, кафтан атлас золотный, шёлк лазорев, подложен тафтою червчатою, две рубашки да двое портки тафта бела, у всех по швам пояски золотые и плетёные, и петли золотные, у всех на вороту зерна жемчужные…
Тут отворилась дверь, вошёл Иоанн Дмитрич, поднял руку с открытой дланью и резко опустил:
- Прекращай сборы, Полагья… Поздно!
- Батюшка! - удивилась Евфимия.
Боярин вскинул указательный перст. Все прислушались.
Набаты били, как гром небесный. На сей раз огромные барабаны наполняли сердце не радостью, а смятением. Это ясно прочитывалось на лице Ивана Дмитрича.
- Будто пороки в кремлёвскую стену бьют, - тихо молвил он. - Только слишком частые удары для пороков.
Полагья нетерпеливо выскочила за дверь. Ей хотелось принести в дом обилие новостей. Однако нагрянувшие события побуждали семью Всеволожей не навостривать, а затыкать уши. Эти события для боярина Иоанна были ужасны.
- Василиус на Москве, - сел он на невынесенный короб, упёр локти в колени, закрыл лицо. - Посылывал людей найти безопасный путь. Тщетно. Все дороги заставлены. Обыщики рыщут. Юрий бросил меня на съедение зверю…
- Батюшка, - обняла дочь сомлевшего отца. - Сам же давеча сказывал: неуверенность в себе подымает силы. Неужто на Москве скрыться негде? Я тебя отай отведу к Бонеде, у купца Тюгрюмова такой терем - всех клетушек за день не обыскать. А уляжется алчба к мести, в Нивны убежим, в лесное жилище ведьм, отсидимся и…
Иоанн погладил золотую головку дочери.
- Навыдумывала! Ведьмы, тайники… Всё всуе. Всюду прятаться позор, в Литве ли, у своих ли ведьм. Страшно принимать казнь смертью? Нет, душа моя, Евфимьюшка. Величайший страх-то я уже изведал, принял казнь бесчестьем. Больно, что отмстить не преуспел. Теперь в Москве, как в западне. Остаётся ожидать приставов…
Евфимия, сжав руки у груди, хрустела тонкими перстами.
- Не допущу… Измыслю что ни что…
Боярин Иоанн поднялся и, обняв, повёл её из боковуши.
- Оставь… Пойдём-ка лучше, потрапезуем.
За трапезой он приказал холопов отпустить на волю. Боярышня, затрепетав, сдержала глубоко в Себе рыдания и, облизнув сухие губы, спросила:
- Ждёшь конца?
Иван Дмитрич отвечал спокойно:
- Жду… - И ободряюще улыбнулся. - Не успели мы с тобой одолеть ни «Алкорана», ни «Книгу исцеления» Авиценны. А жаль. Откровение языков дано тебе свыше щедрее, нежели мне.
После трапезы, не отходя на опочив, он предложил пройтись по саду.
