Сон был смутен и чёрен, как будущее, о котором сколь ни мечтай, ни загадывай в восемнадцать лет, все одно попадёшь пальцем в небо, даже если невзначай и сбудется все, о чём ты загадывал. Потому как, если и сбудется, то не тем обернётся.
Ничто не помнилось: ни как, ни почему, ни зачем! Одно осталось в уме, словно в глазах дальний и зыбкий свет. Будто он, Юрий, идёт под отцово благословение. И знает, что именно под отцово! Только отец перед ним странен: тот же, а вроде не тот, признан, да не узнать!
Вроде то же лицо, та же строгость в чертах, но старее и суше отцов лик и в окончательной строгости заострились черты. А главное, бледен отец той холодной, неживой желтизной, что нисходит на мёртвых.
- Али ты, батюшка, помер?
Молчит - отрешён.
И одежда на нём не княжеская: вместо шапки - клобук, Вместо ферязи - ряска. Но не чёрная, а белым-бела, аж в глазах слепит. Одна рука у батюшки поднята, готовая к крестному знамению, в другой - свеча.
- Пошто то, батюшка?
Молчит отец.
О многом хочет спросить Юрий, но уста будто воском сковало. Боясь опоздать, спешит под отцовскую длань, задыхается, преодолевая пространство, хотя отец-то рядом, кажется, руку протяни и дотронешься. Наконец, достигает отца, точно шёл к нему издали, падает в ноги, мол, благослови меня, батюшка!
Ан в сей миг свечка в руке у отца погасла, будто дунул на неё кто!
Кто?
И тьма…
Юрий открыл глаза - тьма. И душно. И по груди словно когти скребут, к сердцу подбираются.
«Сгинь, нечистая!»
Юрий ещё долго лежит в темноте не шевелясь, приходя в себя от сна, как от похмелья.
«Сон какой нехороший. Батюшка, точно мёртвый, и в клобуке? Знать, схиму принял? Тьфу ты, чтой-то я о нём как о мёртвом? А покойник-то во сне, бают, что на погоду. А живой-то покойник - на что? Да тьфу же ты, прости меня Господи! Рази бывают покойники-то живыми? И благословения не дал, - вспомнил с досадой Юрий, - вот же! Нет, не хорош сон! Да и безлепый какой-то: батюшка-то, чай, жив, что с ним сдеется? - уже веселей усмехнулся Юрий. - Ему ещё стол великий под дядей заместить должно, тогда уж… Тьфу ты! - теперь уж на самого себя плюнул Юрий. - Экая дрянь с утра в башку лезет!»
Но долго ли нас занимают пришедшие неизвестно откуда и канувшие в беспамятство даже самые необычные, а может быть, и вещие сны, тем более когда нам восемнадцать лет?
Жарка перина у боярина Коровы, отцова милостника, поди чижовым пухом набита. Наволочки камчатые, шиты золотом. Одеяльце соболем подбито. И всё цвета червленного, словно кровь. Зело разжился боярин, коли в таких постелях почивает на обыденку. Или княжичу лучшее велел постелить?
