- Так что? - Когда знает, что нужен, так клещами из Ивана приходится слова вытаскивать.
- А то, что кто-то подбил их на ту клевету! «Вон что!..»
Ведь и впрямь чуял Юрий, что дело-то вовсе не в зайцах! Да умом не допёр!
- Кто? - в лицо Ивану зло и нетерпеливо выдохнул Юрий. Ванька отвёл глаза, будто и не говорил ничего.
- Ну ты, брат, начал, так не виляй! Иван вяло пожал плечами:
- Не знаю я. Мне-то откуда знать?- и усмехнулся. - Ты сам-то вспомни: может, соли кому не в то место насыпал?
То был вопросец!
Мало ли у Юрия злопыхателей на Москве? Да, нет - по большому-то счету врагов он не имел, хотя по мелочи многим успел досадить. Особенно с тех пор, как вошёл в юный возраст и завёл при себе (с позволения отца) малую дружину из таких же, как он, охочих до подвигов боярчат. До подвигов дело пока не дошло, а озорства сотворили немало. То лошадку справную в дальних лугах у кого отобьют, то наедут на какого-либо боярина, будто бы невзначай, а то и просто охают кого мимоходом.
Конечно, кто чувствовал силу и дорожил достоинством, тот, случалось, приходил к князю Даниле Александровичу с жалобой на княжича, но те жалобы никаких последствий, как правило, не имели, а вот Юрьевы вроде бы случайные наезды на соседей да на иных бояр будто бы вдруг оборачивались прибытком. Так боярин Афинеев после Юрьева наезда уступил Даниле Александровичу свои исконные поля у речки Сетуни, впрочем, вместо того получив доходный путь от княжеских бортней: земля, знать, дороже стала Даниле, чем медовые выгоды.
Словом, мало-помалу утвердилось на Москве мнение, что Юрий свои наезды вершит не из одного озорства и не абы зацепить кого безо всякого повода, а с выборцем, не иначе как с отцом посоветовавшись. Ну а кто же из пустой обиды вступит в прю с самим князем?
И так было дело, и не так. Конечно, Даниил Александрович открыто сына ни на кого не подтравливал, однако позволял Юрию делать то, чего и сам бы сделать хотел, да как добронравный князь позволить себе не мог. Юрию оставалось лишь быть чутким к отцовским полунамёкам, а потому, как это были всего лишь полунамёки, он оставлял за собой право и на ошибки. Но и к ошибкам сына Даниил Александрович был снисходителен: «Ему дале княжить - али правитель должен быть тих и смирен, как я был тих и смирен доселе? Много ли тот правитель достигнет? С чем управится - с Москвой? А коли вся-то Русь на плечи возляжет? Ну а гневливость авось умерится, как в рассудок войдёт…»
