Снова рядом с Бегалиным стоял Петр Ковалдин. Он заметил, как похудел Бегалин за последние дни. Лицо вытянулось, выгоревшие брови и ресницы словно исчезли с лица.
— Не могу больше,— уныло вздохнул Бегалин и потянулся к брезентовому ведерку. Ковалдин неодобрительно покачал головой.
— Внутри все печет,— прохрипел Бегалин.
Ковалдин отстегнул флягу:
— Пей отсюда.
Николай взял флягу. Вода была теплая, с металлическим привкусом. Он сделал несколько глотков и вернул флягу Ковалдину.
— А теперь ополоснись из ведерка,— предложил Петр.
Бегалин с удовольствием воспользовался этим предложением, оживился, стал обмахиваться полотенцем.
Ковалдин сказал строго:
— Больше ты в наряд полотенце не возьмешь.
— Почему?
— Не положено.
— Так ведь старшина разрешил.
— Старшина...— усмехнулся Петр.— А вот если начальник заставы узнает про это самое полотенце, и тебе и мне всыплет по первое число.
— Что же ты мне раньше не говорил? — упавшим голосом спросил Николай. Он едва успевал вытирать обильно стекавшие капли пота.
— Значит, я тоже мягкотелый,— ответил Ковалдин, снова вскидывая бинокль. Широкополая шляпа сползла на затылок, и солнце запуталось в огненно-рыжей шевелюре, которую Петру разрешили отрастить в связи с предстоящей поездкой на родину. Отличился в прошлом месяце ефрейтор Ковалдин: вместе с черногрудым «Амуром» задержал нарушителя границы.
Давно уже поступил на заставу приказ полковника Заозерного: предоставить Ковалдину десятидневный отпуск, а он все тянул и не ехал. Никто на заставе не удивлялся этому, потому что только-только зажили изувеченные лапы «Амура».
Ковалдин оторвался от бинокля, чтобы отдохнули глаза, и спросил Бегалина:
— Сколько времени?
Солнце едва заметно передвинулось. На вышку паутинкой легла тень. Николай посмотрел на эту паутинку, облизал сухие, потрескавшиеся губы.
— Тринадцать часов сорок пять минут.
— Нет,— сказал Петр.— Ты забыл, что день сегодня еще убавился.
— Значит, тринадцать часов сорок две минуты,— поправился Николай и повернул бинокль в сторону заставы.
По дозорной тропе к вышке медленно двигался конный наряд.
— Смена! — обрадовался Бегалин.
Дежурный по заставе — сержант с неподвижным, будто стянутым маской лицом,— распахнул ставни на окнах, и в казарму ворвалось солнце.
— Подъем! — сказал он голосом, которого невозможно было ослушаться.— Выходи строиться на уборку!
Через минуту двор ожил. Замелькали ведра, выплескивая на песок шипящую воду. Нетерпеливо залаяли овчарки.
