Он был такой же – ну, почти такой же, только смуглее и крепче, чем я помнил, будто он все эти годы жил на солнце; лицо чуть заострилось – красивый мужчина в джинсах и темной рубашке.
– Я все думал, приедешь или нет, – сказал он, подходя к машине, и вдруг будто вгляделся в меня. – Ты выглядишь точно так, как должен, – заметил он.
Я чуть призадумался.
– Все зависит от того, как я должен выглядеть. – Я сурово глянул на него, но он лишь рассмеялся.
– Правда, здорово? – спросил он, направляясь к дому с моей сумкой, и одной рукой обвел все вокруг. – Десять акров и почти задаром. Я все это купил, гулял тут в первый день и опа! как ты думаешь, что я нашел? Виноград. Кучу винограда. Старая упавшая шпалера, а вокруг – сплошь виноград. Италия в Нью-Йорке. Погоди, я тебе еще пруд покажу.
Мы вступили под высокие деревья – дом окружала небольшая рощица кленов и сосен.
Громадные кусты наполовину скрывали окна. Я отметил, как хорошо защищен дом от любопытных взглядов: частное жилье, тенистый остров в море полей.
– И все же, – сказал я, озираясь в поисках его жены, – мне как-то в голову не приходило, что ты можешь жениться.
– Тогда – нет, – отвечал он. – Осторожней, перила.
Мы поднимались по ступенькам длинной, темной передней веранды, и я уцепился за вихляющие железные перила, которым не хватало деревянной обшивки. Вокруг лампочки под крышей жужжали шершни. На веранде стоял просевший шезлонг, старый трехскоростной велосипед, ржавая снежная лопата в металлическом мусорном ящике и деревянные качели с пустым цветочным горшком.
Альберт открыл деревянную дверь с сеткой и несколько манерно пригласил меня войти.
– Скромно, – объявил он, – зато мое.
Он смотрел на меня взволнованно – это волнение объяснить я толком не мог, но оно напомнило мне его волнение давних дней, и, входя в дом, я спросил себя: может, и я в те дни стремился к такому. В доме было прохладно и почти темно – темень глубокой тени, прошитая солнечными лучами. За полуопущенными шторами в окне виднелись ветки. Мы вошли в гостиную, где стояли завалившееся назад кресло-качалка и кушетка с одной подушкой. На древних обоях по всей комнате повторялись какие-то выцветшие сцены. Альберт, все больше нервничая, провел меня по скрипучей лестнице с рассохшимися ступенями в мою комнату: кровать под розовым покрывалом с рюшами, тумбочка, на которой валялась отвертка с прозрачной желтой ручкой, – и мы быстро спустились обратно.
– Ты, наверно, голоден, – сказал он со странной дрожью в голосе, и через дверной проем повел меня в почти совсем темную столовую. На большом круглом столе бело мерцали в полутьме три прибора. Один стул с круглой спинкой оказался занят. Лишь подойдя ближе, в послеполуденном сумраке я увидел, что на нем, упершись горлом в край стола, сидит огромная, фута два ростом лягушка.
