Подобное возражение повергло Жевроля в замешательство, но он быстро оправился.
– Неужели ты думаешь, – накинулся он на молодого полицейского, – что я слепой? Я тоже это заметил, но сказал себе: вот парень, который воспользовался отпуском, чтобы не ходить к цирюльнику.
– Если только…
Но Жевроль не терпел возражений.
– Хватит болтать!.. – прикрикнул он. – Мы все равно узнаем, что тут произошло. Мамаша Шюпен-то не померла, эта чертовка!
С этими словами инспектор Сыскной полиции направился к старухе, сидевшей на лестнице. С тех пор как в помещение вошел патруль, она не вымолвила ни единого слова, не сделала ни одного движения. Она даже не взглянула на полицейских. Она просто продолжала стонать.
Жевроль проворно сдернул передник, которым старуха накрыла голову, и она предстала такой, какой ее сделали годы, беспутство, нищета, реки водки и смородинного ликера: сморщенной, усохшей, беззубой, с красными глазами – словом, кожа да кости, такая же желтая и сухая, как старый пергамент.
– Давай, поднимайся!.. – велел ей инспектор. – Твои стенания тут никого не трогают. Тебя надо бы как следует отстегать за то, что ты добавляешь в напитки отвратительные снадобья, от которых у пьяниц воспаляются мозги.
Старуха обвела помещение своими маленькими красными глазами и запричитала:
– Какое несчастье!.. – стонала она. – Что теперь со мной будет? Все сломано, разбито! Я разорена…
Казалось, она расстроилась только из-за разбитой посуды.
– Хватит! – оборвал ее Жевроль. – Почему возникла драка?
– Увы!.. Я не знаю… Я была наверху, чинила шмотки сына, когда услышала спор.
– Потом?
– Я сразу же спустилась. Я видела, как эти трое, которые лежат, приставали к тому, другому, которого вы связали! Невинный бедолага! Это правда, что он не виновен, как правда и то, что я порядочная женщина. Если бы мой сын Полит был здесь, он разнял бы их. Но я, вдова, что я могла сделать? Я кричала, изо всех сил звала на помощь…
Старуха снова села, решив, что сказанного ею вполне достаточно для свидетельства. Но Жевроль грубо заставил ее встать.
– О, мы не закончили, – сказал он. – Я хочу услышать подробности.
– Какие подробности, господин Жевроль? Ведь я ничего не видела.
От гнева уши инспектора начали краснеть.
– А что ты скажешь, старуха, – прорычал он, – если я тебя арестую?
– Это будет большой несправедливостью.
– Тем не менее я тебя арестую, если ты будешь упорствовать в своем молчании. Думаю, пара недель в Сен-Лазаре[1] развяжет тебе язык.
