Не скрою, я тоже умею делать шашлык, и всегда когда мы собираемся на какие-то пикники, я с охотой берусь за это дело, но поскольку это бывает нечасто, то мне приходиться каждый раз вспоминать всю технологию приготовления заново. А здесь этого нет, здесь хозяева находятся постоянно в тонусе.
И поэтому шашлык у них получается отменным…
Хотя нет. Есть, наверное, еще одна причина. И, пожалуй, самая важная! Именно она заставляет хозяина заведения лично подходить к нам, своим первым за сегодня клиентам, и извиняться, что шашлык еще не готов, а потом самому подходить к мангалу и проверять жар. И кричать на своего сына, что он положил не те дрова, и со злостью срывать с шампура непонравившиеся ему куски мяса и кидать их собакам. И причина этому — любовь!
Любовь к своему делу, любовь к женщине, к жизни. Я это знаю точно, потому что сам встаю к мангалу только тогда, когда хочу приготовить еду для любимой женщины.
Но с этой стороны мы с принцессой ни разу не обсуждали наше кафе. Почему? Не знаю. Наверное, ход не доходил.
А может, потому что знали это и не видели смысла обсуждать очевидные истины.
— За тебя! — я поднимаю свой стакан и аккуратно чокаюсь краешком с ее стаканом.
— Что опять за меня?
— Конечно, а ты разве не заметила, мы всегда пьем только за тебя?
Я отщипываю краешек лаваша и прогоняю им чувство голода. Но делаю это скорее инстинктивно, не осознано, потому что все мое внимание проковано к губам Марины. Мне интересно в них все до мельчайших деталей.
Шашлык большой розовой дымящейся горкой уже давно лежит посередине стола на большом блюде, а я все никак не могу оторвать своего взгляда от губ принцессы.
Она аккуратно берет один кусок на вилку и перекладывает себе в тарелку. Медленно разрезает его пластмассовым ножичком и отправляет себе в рот.
— Не смотри на меня. Я не могу есть, когда ты на меня смотришь.
— Ой, извини, — спохватываюсь я и опускаю голову.
Наверное, мне тоже надо что-то поесть. Ведь еще минуту назад мой желудок издавал звуки, похожие на рев раненого бизона. И я с неистовством набрасываюсь на свою порцию. Мясо мягкое, легко рвется зубами, и я, кажется, начинают даже покряхтывать от удовольствия. Чувствую на себе ее взгляд.
— М-м-м, — выдавливаю из себя фразу, — тебе можно на меня смотреть, а мне нельзя? Так нечестно!
Мой рот заполнен и поэтому получается что-то нечленораздельное.
Марина улыбается и говорит мне одними глазами: «Мне нравиться смотреть, как ест мой голодный мужчина!» «Мой мужчина!» Может быть, когда-то она произнесет эти слова вслух? Может быть? Мне очень бы этого хотелось. Ну, я знаю, что сейчас она произносит эту фразу только глазами. Сейчас ее губы плотно сомкнуты и даже под страхом смертной казни она не скажет эти слова вслух.
