— И Голливуд. И я.
— Ты — нет.
— Но ты же хочешь вернуться домой.
— Не буквально. В переносном смысле.
— Так с этого мы и начали. Пиши воспоминания.
— Я придумал слишком много бумажных персонажей, не стоит добавлять в этот список ещё и самого себя. Всё равно вышло бы одно враньё. Не смог бы правдиво отобразить реальность.
— Тогда напиши роман.
Он фыркает.
— Почему — нет?
— Не знал бы, откуда начать.
— Отсюда.
— Дурочка.
Она отодвигается подальше, подбирает под себя ноги, сидит, задумчиво его разглядывая.
— Нет, серьёзно.
Он усмехается:
— Начать с бредовых признаний немолодого мужчины, в период климакса оказавшегося с молоденькой и голенькой звездой экрана в стране Гарольда Роббинса?17
Она запахивает кимоно.
— Это гнусно. Сказать такое о нас обоих.
— Пресытившись сексом и пытаясь вспомнить, что ему было известно из Аристотеля, он попытался вкратце изложить теорию…
— Никакая я не звезда экрана. Я — твоя Дженни.
— Которая к тому же невероятно терпелива со мной.
— Деньги у тебя есть, так что временем своим ты можешь распоряжаться как угодно.
— Совесть у меня не чиста: вся дохлой рыбой провоняла.
— А это что должно означать?
— Слишком много дохлых рыбин пришлось выпотрошить, чтоб хоть одну живую правдиво описать.
— Значит, у тебя рука набита. Не пойму, чего ты боишься? Что теряешь?
— Боюсь променять шило на швайку. Потерять и последний клок.
— Клок?
— Шерсти. Который с паршивой овцы.
Она молчит, думает, смотрит внимательно.
— Это что, всё из-за последнего сценария?
Он отрицательно качает головой:
— Скука смертная их писать, но я их могу сочинять хоть во сне. Как компьютер.
Он поднимается, снова подходит к окну. Она поворачивается на диване, глядит ему в спину. Помолчав с минуту, он продолжает уже более спокойно:
— Раз уж ты сбежал, Дженни, пути назад тебе нет. Вот и всё, что я хотел сказать. Пытаться… Пустые мечты. Всё равно что хотеть вернуться в материнское лоно. Повернуть время вспять. — Он оборачивается к ней, усмехается в темноте. — Ночные бредни.
— Это просто пораженчество. Всё, что тебе надо сделать, — это записать наш разговор. Как есть.
— Это уже последняя глава. То, чем я стал.
Она опускает глаза. Молчит. Пауза. «Перебивочка», как говорят на студии.
— Билл тут на днях распространялся про тебя. Почему ты за режиссуру никогда не берёшься.
— И что же?
— Я ему объяснила. Как ты мне.
— А он что?
— Довольно проницательно заметил, что порой стремление к совершенству на поверку оказывается лишь боязнью провала.
