. Ж), форма одежды вовсе не соблюдалась; тогда допускалось, или, по крайней мере, оставлялось без внимания, если офицеры вне фронта одевались более или менее сообразно своим собственным привычкам и вкусам. Капитан мой, как уже сказано, был оригинал во всем, не исключая и одежды. Костюм его, в котором он пришел в первый раз на бриг, до сих пор явственно рисуется перед моими глазами, и потому не слишком большого труда мне стоит описать этот наряд с ног до головы. Вместо сапог у него были надеты просторные башмаки; из-под плисовых коротких, но непомерно широких брюк выглядывали чулки, пестрые, шерстяные. Виц-мундир, сшитый из черного бамазина, с глубокими боковыми карманами и широкими фалдами… Черный бархатный жилет с металлическими пуговицами, широкий в талии, покрывал весь живот, и калифорнийская соломенная шляпа красиво оттеняла его мужественное, покрывшееся первым весенним загаром, лицо. На шее, вместо платка, надеваемого им только в холодную погоду, была повязана широкая владимирская лента с орденом, а из-под ленты виднелся, белый как снег, воротник рубашки, резко выделявшийся из-под длинных черных красивых бакенбард.
Говоря о капитане, нельзя не вспомнить и его семейство, ничем не уступавшего в оригинальности своей главе. Оно не было многочисленно и ограничивалось его дражайшей половиной, сморщенной, сероглазой старушкой, родом княжны, пленившей закаленное сердце капитана в один из его проездов через Тобольскую губернию. Бывшая княжна была так мала ростом, что, не смотря на значительную помощь высоких каблуков, маковка ее головы едва доставала локоть моего рослого молодца-командира. Детей у них не было, но часть своих нежных родительских чувств оба супруга обратили на кривоногую собаку «Милонку». Собака эта, не отличавшаяся особенной сметливостью, была неизменной спутницей во всех их путешествиях и прогулках.
В первое утро вооружения брига капитан, пришедший в гавань с супругой, заметив мои успешные распоряжения работами, пригласил меня во время обеденного шабаша команды к себе домой, где им, так же как и малорослой сибирячкой, знавшей в совершенстве французский язык, я был обласкан как родной. Капитан, как истинный моряк по характеру и познаниям, наблюдая за моей деятельностью, вскоре заметил, что имеет дело также с моряком и потому, с первого же дня нашего знакомства, брал мою сторону, даже в тех случаях, когда я по неведению поступал против формальностей военной дисциплины».
