В кабаке гуляют вперемежку наши и английские матросы.
Англичанин что-то лопочет нашему.
– Ты, басурманская твоя харя, говори по-русски, а не лай, что собака! – грозит тот англичанину пальцем. – Что, не можешь по-нашему али притворяешься?
Англичанин кивает головой и бьет себя пальцем по кадыку. Наш матрос разъясняет ситуацию остальным:
– А ведь понимает меня, каналья, бесов сын. Да и я уже начинаю по-ихнему мороковать. Что говорит? Да выпить предлагает. Ладно уж, согласный я, наливай!
Единственное, чего не любили англичане на совместных выпивках, так это, напившись, целоваться троекратно, отчего частенько от наших по морде и получали. В долгу, впрочем, тоже не оставались.
Бились серьезно. Англичане наших «боксами» своими отхаживали, а наши – как привыкли – с размаху да в лоб.
Вот на причале в ожидании шлюпки стоит, покачиваясь, матрос в синяках и распухшим носом. Его окружают сослуживцы, спрашивают участливо:
– Митрич, кто тебя так расписал?
– Басурмане одолели. Был бы один. А то сразу втроем навалились, вражьи сыновья!
– Свистнул бы нам, мы враз стенкой ломанули!
– Щас поздно, а в следущу очередь ломанем!
– А ты обидчиков-то помнишь?
– А на что их помнить-то? – удивляется отлупленный Митрич. – Всех метелить станем!
– И то дело! – соглашаются дружки. – Ох, и погуляем на славу, будет где душе разойтись!
Из всех праздников особую любовь наши матросы испытывали к Пасхе.
На Пасху все, от командующего до последнего юнги, готовились к празднеству светлого Христова Воскресенья, надели все лучшее и чистое.
Богослужение началось. Христос воскресе!
По окончании богослужения началось братское христосование. Во всех концах палуб слышались сердечные взаимные поздравления:
– Ну, Архипушка Христос воскресе! – кидался один матрос к другому, раскрыв объятья.
– Воистину воскресе, Мартынушко, – отвечал Архип, обнимая сотоварища и трижды с ним целуясь.
Случались и обиды.
– Энто, значит, и жинка твоя Танька сейчас со всеми соседскими христосуется и всем рыло свое подставляет! – говорил какому-нибудь матросу дружок из задиристых.
– Моя Танька! Нет, шалишь, не посмеет, а то как возвернусь, да прознаю, вмиг все бока ей обломаю. Это твоя Дунька всем рыло и рада подставить! – переходил в наступление обиженный.
– Моя Дунька не чета твоей Таньке! – уже отбивался и тот, что из задиристых.
Потом матросам полагалась двойная чарка, сытный праздничный обед и отдых: кто спал, кто в игры играл, а кто и разговоры вел степенные о политике высокой.
