Катя вышла из-за стола и пошла за Дусей по деревне.
Деревня Яновищи была маленькая, заброшенная, на десять дворов. Старики умирали. Молодые уходили в большие города. Здесь не было дорог, и значит, не было промышленной перспективы. Одна только красота. Но зато какая красота! Какой покой! Лес не вырубался и подвинулся к самым избам. Воздух был напоен смолами деревьев. Раскаленная земляника – прямо вдоль дороги. Дерево домов старое, серое, с каким-то благородным платиновым налетом. Когда Катя приехала сюда две недели назад и впервые увидела все это – захотелось просто поднять лицо к небу и застыть. И не двигаться.
Дусина изба была третьей от конца.
Колька – семнадцатилетний человек – сидел на диване, кинув руки между колен, разочарованный, как Лермонтов. Он был худ, нежен лицом, и, глядя на него, никогда в жизни нельзя было подумать, что он пьет или дерется.
– Коля, это правда? – нерешительно спросила Катя.
Колька промолчал.
– Дуся говорит, что ты ее обижаешь. – Катя как бы извинялась голосом за то, что вмешивается не в свои дела. – Так вот, я тебя очень прошу, чтобы это было в первый и последний раз.
– Ня буду, тетя Катя! – вдруг громко выкрикнул Колька, как солдат на перекличке.
Кате не понравилось, что он сказал «тетя». Ей было тридцать лет, но по сегодняшним временам запоздалого инфантилизма тридцать – это самое начало жизни, как прежде – восемнадцать. Хотелось сказать: «Какая я тебе тетя? Дурак». Но она сказала:
– Смотри, Коля, если я еще раз услышу…
– Ня буду, тетя Катя! – снова вскрикнул Колька так, будто его кольнули острым предметом.
Катя заметила, что он уже успел где-то выпить с утра. Подумала: «Да ну его…» – и вышла во двор.
Дуся стояла возле крыльца, и даже в стеклянном глазу ее читалась надежда.
– Все, Дуся. Он больше не будет драться. Он обещал, – заверила Катя.
Дуся кивнула и пошла в избу, но почти тотчас выскочила обратно с проворством подростка.
– Ну вот… – Она удивленно всплеснула руками. – Опять…
Кольке нужна была не справедливость, которую искала Дуся, а деньги на водку. К тому же он разозлился на тетку, которая вынесла сор из избы и опозорила его, Кольку, в глазах городских, или, как их тут звали – дачников.
Дуся вспомнила те сорок километров, которые она несла в тряпках новорожденного Кольку, и лицо ее скрючилось в плаче.
Катя вздохнула и снова пошла в избу.
Колька сидел в прежней позе, с прежним выражением лица, и снова невозможно было представить, что он совершает аморальные и антиобщественные поступки. Катя даже подумала: может, Дуся что-то путает? Но все же сказала:
