— Ты как раз к чаю, — весело сказала Маруся. — Как ты, однако, вовремя приходишь — или к обеду, или к чаю.
— Да, я обладаю подобным умением, — согласился Саша.
Болтая без умолку и суетясь, Маруся снова выставила на стол банку варенья и батон.
Саша не знал, с чего начать разговор. Он уже поведал в самых ярких красках о недомогании Лизы. Потом он похвалил варенье и обжёгся чаем, на этом и смолк. В смущении он водил шариковой ручкой по лежавшей на столе пустой коробке из-под конфет. Коробка была чёрной и ручка не оставляла никаких следов. Наконец Саша прекратил своё бессмысленное занятие.
— А знаешь, сказал он, перебив Марусю и не дав ей довысказать свою теорию относительно того, как надо учиться, на какие занятия стоит ходить, а на какие нет, — мне иногда кажется, что вся моя жизнь похожа на вот такое рисование ручкой по чёрной коробке — так же бесследна, бесплодна, бессмысленна. Что-то делаю, как-то суечусь, о чём-то думаю, а результатов не видно — ни мне, ни другим. А когда умру, это будет значить лишь, что паста в стержне кончилась, но внешне ничего не изменится.
— Представляешь, вчера я задумалась и тоже стала водить этой ручкой по этой коробке, и меня посетили точно такие же мысли, как ты говоришь.
— Да, мы с тобой всегда хорошо понимали друг друга, — заметил Саша. — И вообще, Маруся, мы с тобой ведь, в сущности, очень похожи, — добавил он, тонко улыбнувшись. — Я закурю здесь?
— Дай и мне, — сказала Маруся. — Анжела бы нас за это убила. — Саша подкурил ей, она сунула сигарету в угол рта и со свистом затянулась. Потом вымолвила, тихо, как бы про себя: — Да, Саша, давно ты здесь был в последний раз.
Саша усмехнулся и стряхнул пепел в пустую чашку. Окна в комнате были занавешены тяжёлыми шторами, плохо пропускавшими свет, и от этого казалось, что уже поздний вечер. Ещё больше усиливала это впечатление, окончательно сбивая с толку, яркая настольная лампа, горевшая на столе за Сашей. Саша наклонил голову, и его уши стали просвечивать. Наклон головы и задумчивое выражение лица шли ему. А просвечивающие уши были чрезвычайно трогательны: словно сделанные из розового воска, из какого сделаны фрукты в краеведческих музеях, с золотистыми волосиками, обычно незаметными, они напоминали о том, что Саша, этот небритый, лохматый, прокуренный и циничный Саша, был таким же беззащитным и розовоухим, как и все.
— Действительно, давно я здесь не был, — согласился он. — Раньше-то и дня не было, чтобы я не зашёл. Как всё быстро меняется! А жаль… Помнишь, как всё начиналось? Какими мы были друзьями! Ты ведь мне нравилась, очень нравилась, Маруся. И я тебе тоже нравился. Что, скажешь нет? А как мы с тобой всегда друг друга понимали…
