Я озираюсь, пытаясь найти скрытые камеры. Ни одной не вижу.
Мы разделились, чтобы проверить заграждения у дверей. Кэри пошел к главному входу в школу, Райс — к черному. Харрисон направился в библиотеку, а Грейс вызвалась осмотреть спортзал. Мне остались двери в нашем зале («Посмотри, нет ли тут слабых мест», — сказал мне Райс), так что я таращусь на груду столов и парт. Не прикасаясь к ней. Эти двери останутся закрыты. Ну, или не останутся.
Я недолго нахожусь в одиночестве. Вскоре возвращается Трейс.
— Что ты видела? — спрашивает он меня.
Он идет прямо к сцене, к подносу с остатками еды. Пошарив на нем, выбирает то, что предлагала ему Грейс — яблоко. Трейс впивается в него зубами, и, видя на его лице наслаждение от первого укуса, я практически ощущаю его сладость на своих губах.
Доев яблоко, Трейс бросает огрызок на поднос.
— Так что ты видела? — повторяет он свой вопрос.
Я сжимаю губы.
— Что, не хочешь со мной говорить?
— Не важно, что я видела.
— Для меня — важно.
Трейс — двойняшка Грейс, но в нем совсем нет ничего от сестры. Она нежная и мягкая, с пышными формами — эдакая красавица не из нашего времени, а у него закаленное многолетними тренировками мускулистое, крепкое тело. У Трейса жесткий взгляд, но его карие глаза могут быть теплыми и лукавыми, как в тот раз, когда я ночевала у Касперов дома. Сейчас они не такие. Он отводит от меня взгляд.
— Думаешь, они мертвы?
— Я не знаю.
И не хочу думать об этом. Не хочу думать о мистере и миссис Каспер, облепленных со всех сторон инфицированными. Они тянули руки к своим детям, даже когда их утаскивала толпа мертвых, а Грейс и Трейс тянулись к ним, потому что не хотели остаться одни. А потом они пропали из вида. Всё это так неправильно. Касперы — единственная настоящая семья, которую я когда-либо знала, и их насильно оторвали друг от друга. Они хотели быть вместе.
Одного этого достаточно для того, чтобы они и были вместе. Как глупо порой всё в жизни бывает.
— Я понимаю, что их окружило слишком много мертвых, — говорит Трейс.
Как и меня. Я помню их руки, лица, открытые рты, молочно-белые глаза. Под их кожей плескалась болезнь, грозя вылиться на меня. Я вытягиваю руки и смотрю на свою беззащитную кожу, на кожу, которая и тогда была беззащитна, и задаюсь вопросом: сколько грязи осталось на мне? Я потираю ладонями предплечья, сначала медленно, а потом всё быстрее. Тело зудит. В сознании всплывает позабытое слово: душ. Я чувствую, что от меня пахнет. Пахнет грязью, п
