— Как я счастлива! — говорит Ткаченко.
— Может быть, вы более ждали моего мужа?
— Ах, я так была огорчена, что не застала вас!
Теперь надо поцеловаться. Они целуются.
— Но у меня такой беспорядок. Знаете, когда приходится начинать новую жизнь…
— Но я думаю, что вы еще примиритесь друг с другом?
Они входят в комнату, в которой все говорит о жалких остатках роскоши, увезенных на правах бывшей любви из чужой квартиры. Здесь и бронзовые часы под стеклянным колпаком, а рядом две бутылки вина. Очевидно, эта женщина, справедливо выгоняемая Дюмуленом, уходя, хватала все, что попадалось ей под руку. Удивительно, что она с собой не захватила вдобавок его пиджака.
— Господа обойщики, вы можете придти окончить вашу работу через час… Нет, я теперь уже ни за что не могу примириться с Александром. Вы знаете, есть такие обиды… Но, к счастью, вы этого не знаете и даже не можете знать. Ваша жизнь, как река, течет в спокойных берегах. Я пошла не совсем обычным путем. (Она делает большие наивные глаза.) Я думала, что можно довериться исключительно голосу чувства и чужой порядочности.
Варвара Михайловна слушала, улыбаясь. Она желала казаться любезной и сочувствующей.
— А где же ваш сын?
— Мой малютка спит.
Ткаченко гордо подняла голову, точно готовая отстаивать дитя.
Варвара Михайловна сказала, изобразив в лице сочувственное понимание:
— Бедняжка, наверное, устал от переезда.
Ткаченко опустила ресницы, и подозрительно-красивые глаза ее тотчас набухли слезами.
— Это все, что у меня осталось в жизни. Правда? Ведь это так, кажется, говорится? Пойдемте, я вам его сейчас покажу.
Она иронизировала сама над собой и вместе смотрела на Варвару Михайловну просительно и виновато, точно сейчас зависело уже от Варвары Михайловны признать ее материнские права на этого ребенка. Варвара Михайловна поколебалась.
— Но мы можем разбудить его.
— Это ничего не значит. Ему пора вставать.
— Право же, мне бы это казалось…
Она не знала, что сказать.
— Пойдемте!
Ткаченко протянула руку, и в глазах ее была такая голодная просьба, что было невозможно отказать.
Обе женщины прошли в следующую комнату, где за драпировкой алькова лежал в кроватке большой, упитанный мальчик. Ткаченко дала электрический свет. Малютка открыл светлые глаза и испуганно повернул голову.
— Не бойся, Арсик, — сказала его мать и, опустившись перед кроваткой на колени, поцеловала ребенка в крутой лоб. — Эта тетя добрая.
Она протянула Варваре Михайловне свободную правую руку и крепко пожала ее пальцы. Может быть, она, в самом деле, верила в искренность ее сочувствия. Тем лучше.
