В глазах девушки страх.
— Теперь вы отнесете на почту.
Она уходит, точно автомат. Вероятно, она уже давно считает ее за сумасшедшую.
Варвара Михайловна усмехается. О, никогда еще, кажется, не было у нее большей ясности в голове!
Берет телефонную трубку.
— Господин Черемушкин? Это опять я… Я очень рада, что застала вас. Вы только что подали мне мысль… Относительно тринадцати, тридцати трех. Я вам очень благодарна.
— Я? Вам? Подал мысль?
— Ах, не притворяйтесь…
— Судариня, я вас не понимаю.
— Нет, вы меня понимаете. Господин Черемушкин, я умею платить.
— Вы успокойтесь. Я же вас прошу.
— У вас найдутся лица… Вы меня понимаете… Всего одно лицо.
— Судариня!
— Оставьте! Я обращаюсь не лично к вам. Мне нужна личность спокойная, с чувством справедливости в душе…
— Я разрешаю себе положить трубку.
— Я умоляю вас.
Если бы он был здесь, она бы стала перед ним на колени.
— Я ничего не слышал, судариня. Примите валериановых капель. Ну, что вы поделаете? Такое наше ремесло. Я обязан быть психиатром, судебным следователем, братом милосердия, но более всего порядочным человеком. Судариня, на голову мокрое полотенце или, еще лучше, лед… расстегнуться и лечь на спину, можно отворить форточку. Ваш покорнейший слуга… Вы не разрешите прислать человечка, который предъявит вам счет за истекшие дни… о, совсем небольшой… для памяти… Целую ваши ручки.
…Тогда сама…
Этот вечер и ночь лежит с открытыми глазами. Старается лечь то так, то сяк. В ослабевших членах нет способности выносить больше ворочающуюся внутри чугунную тяжесть. Кажется сама себе ненужною, бесполезною оболочкою, которую кто-то бросил сюда, в эту тьму, для гадкого, бессмысленного процесса воспроизведения себе подобных. Зачем? О, зачем? В этом есть насмешка и предательство.
— Я не хочу и проклинаю. Да, я не верю ни во что. Если так, то ни во что…
Холодная липкая испарина покрывает тело, путаются волосы, и хотелось бы нещадно вырвать их гребнем.
Вдруг вспоминает мелькнувшее сегодня на улице лицо… Внимательные, бесстыдные глаза…
— Это она!
Даже привстает в темноте на ложе, которое кажется нестерпимо душным. Зажигает свет и так сидит.
Это она. У нее темный платок и черный котиковый воротник. И это ее же фигура стояла прошлый раз у ворот.
Она зачем-то рыщет вокруг дома, но только побоялась подойти, потому что она была с Линой Матвеевной. Неизвестно почему, но это — она.
Мучительно дожидается полного рассвета.
— Феклуша, сегодня никого не принимать. Слышите?
