— Ах, все это красивые слова… Ты лучше скажи, что мне делать?
— Слова? Нет, мой голубь, это не слова.
Он открыл ящик письменного стола, вынул револьвер, тщательно осмотрел его, основательно зарядил и положил перед Петровским на стол.
— Вот… получай… А я, если хочешь, отвернусь… И больше я тебе ничего не могу посоветовать.
Глаза его были красны и налиты слезами. Пальцы дрожали. Он гневно отошел от сидевшего в сгорбленной и жалкой позе Петровского.
— Если у тебя сохранились еще остатки человеческой порядочности и здравого смысла…
Петровский беспомощно улыбался, глядя на револьвер.
— И ты бы поступил на моем месте именно таким образом?
— Я бы? О, нет, мой дорогой! Я бы поступил совершенно иначе. Я бы зашел в хороший магазин шорных или охотничьих принадлежностей и купил бы там настоящую, хорошую нагайку! Да, да, нагайку, и с этой нагайкой отправился бы прямо домой.
— И после этого ты стал бы жить с такой женщиной?
— А что же? Ведь до сих пор ты с нею жил? Если бы ты эту женщину уважал или любил, я понимаю: после нагайки уже нельзя ни уважать, ни любить. Но, по крайней мере, отношения были бы ясны и более нормальны. Раз дело доходит до рукопашной, то я, черт возьми, желаю, чтобы мужик лупил бабу, а не наоборот, потому что это отвратительно, неэстетично.
— Я предпочитаю уехать, — сказал Петровский.
— Куда? В Ташкент?
Петровский молчал. Ему было понятно, что от Варвары Михайловны он никуда не может уехать.
— Да, в Ташкент, — сказал он.
— А из Ташкента?
— В Хабаровск.
— А оттуда в Париж, в Ниццу?
Оба они засмеялись.
— Нет, ты скажи мне толком, — просил Петровский. — Ты же видишь, что я погибаю… Спаси меня, мой дорогой… Да… — вдруг вспомнил он. — Ведь я должен сейчас позвонить в «Метрополь».
Курагин с иронией смотрел на него. В глазах его и губах была брезгливость старого холостяка, который презирает новичка в подобных делах.
— Ты, может быть, серьезно воображаешь, что она все еще там? Хочешь, я позвоню и узнаю?
Петровский кивнул головой. Он подошел к телефону.
— Попросите госпожу Ткаченко… Уехали?
Положив трубку, он повернулся к Петровскому.
— Я тебе говорил.
— Значит, там что-нибудь произошло, — сказал Петровский.
Ему сделалось холодно. Съежившись, он сидел на диване, разглаживая рукою мокрый ворс дешевой шляпы.
— Я пойду и объяснюсь с ней… в последний раз, — сказал он, внезапно покраснев. — Дай мне пальто. Какое-нибудь… старое.
— Я тебе дам непромокаемый плащ. Хочешь?
Они вышли в переднюю.
— Ого, да у тебя и шляпа с широкими полями! Теперь ты совсем похож на испанца. Только бы еще гитару или мандолину.
